ПОЗИМЬ

У каждого человека в жизни есть своя река. Для меня и моих друзей это была Позимь, та, что опоясывает Ижевск с юга.

Люди всегда селились у воды, и в каждой деревне была своя, пусть захудалая, загаженная гусями и утками, но речушка. Пили из колодцев, но белье бабам пополоскать, пожарным, не дай Бог такого несчастья,  при  пожаре в бочки свои воды набрать, чумазым механизаторам летом после работы сполоснуться – тут без речки никак нельзя. А самые главные хозяева на ней, конечно, ребятишки.

О значимости рек в жизни городов и деревень говорит и тот факт, что названия свои они получают от них. Топонимика это доказывает. Возьмем наш Ижевск. То, что название реки Иж  первично, говорит распространение этого древнего топонима  (Ижморский – в Сибири, Ижбердино – в Башкирии, река и село Ижма – в Коми, Ижора – в Ленинградской области).

То же самое с Позимью. Дала имена она деревням Верхне-Позимь, Нижняя Позимь, поселку и станции Позимь близ Ижевска. Нижнюю Позимь, правда, потом переименовали в Хорохоры, то ли потому что в тех низменных местах весной  без умолку орали лягушачьи хоры, то ли потому, что мужики и бабы в той деревне были хорохористые и никому спуску не давали, особенно после браги. Это я видел, потому что это была родная деревня моего отца, деда и прадеда.

Моей мечтой была идея проследить, пройти пешком вдоль какой-нибудь реки от истока и до устья, так сказать, от рождения и до слияния с общностью, с вечностью. Но разве все мечты сбываются? Та же Позимь,                                                                                                                                                                                    длиной-то со всеми излучинами по справочнику 31 километр, а не дошли до этого руки, а сейчас не дойдут и ноги.

Берет начало Позимь из ключа в небольшом овражке возле деревни Верхне –Позимь, потом ныряет под Воткинский тракт и катится мимо Болгуринских гор в низину. В Болгурах родилась моя мать, и, приезжая к родне в гости, мы лазили по угорам, собирая клубнику. Над деревней возвышается гора Пупыш, такая крутая, что забраться на нее  непросто даже с помощю рук. Зимой покататься по угорам на санках и лыжах собиралось полдеревни, а в праздники еще больше -  смотреть на представление, как мой двоюродный брат пятнадцатилетний Володя Бобылев, единственный во всей округе катается с самой вершины Пупыша на лыжах. Но однажды это кончилось горем. Ледяной наст и самодельные деревянные лыжи подвели парня, и лыжная палка проткнула его тело насквозь. Какие в ту пору были связь и транспорт? Одним словом, не спасли.

Из этой деревни ушел в грозовом сорок первом добровольцем на войну мой семнадцатилетний двоюродный брат Савелий Бобылев, да там и погиб, а точнее -  пропал без вести.

После Болгур Позимь под мостом пересекает железную дорогу и затем так и не расстается с ней, параллельно двигаясь к Ижевску. Вот здесь, у моста, мы часто купались в этой речке, если не было возможности спрыгнуть с поезда на ходу и приходилось идти пешком со станции Болгуры четыре километра пешком. Новый Воткинский тракт еще не был построен, и поезда  до Воткинска ходили часто, но у нестратегической деревни Хорохоры они не останавливались, хотя проезжали в сотнях метров от домов. И приходилось прыгать на ходу с разной степенью удачности. Были и несчастные случаи, но разве они останавливали - каждый верил, что с ним это произойти не может. Хорошо, если попадался сердобольный машинист и по просьбе земляков притормаживал, сбавлял скорость, тогда летели на землю сначала многочисленные котомки, а потом сыпались взрослые и ребятня. Если кто-то в суматохе спрыгнуть испугался или не успел, и поезд набирал ход, мешки неудачников подбирали и доставляли к родственникам.

Мы пацанами  по бедности, а иногда из принципа, ездили без билетов на крышах вагонов, приходилось и бегать по ним на ходу поезда, прыгая с вагона на вагон, когда появлялась милиция.

Хорохоры река делит на две части. Наш дом стоял в Зареке, на самом выезде из деревни. А Зарека – это всегда меньшая часть, потому что строится позднее остального селения, когда лучшие места уже разобраны. Здесь, в низине, Позимь течет спокойнее, изгибаясь, обрастая кустарником. Места тут красивые и удобные для купания, с песчаным дном. В праздник Троицы на поляне у реки собиралась вся деревня, и брага лилась рекой. Съезжалась родня с окрестных деревень. Надо сказать, что по негласной традиции, чтобы не было накладно одним, все значимые церковные праздники были распределены между деревнями, где какой отмечают: отгуляв Троицу в Хорохорах, родственник, например, приглашал на Девятую пятницу к себе в Фатены.

С моим деревенским другом Толей Непряхиным мы иногда самодельным бредешком ловили в заводях рыбешку. Однажды чудом нам попался средненький щуренок. При дележе Толя отдал его мне, забрав себе мелочевку. Я хвалился перед всеми своим уловом, но мать выговорила мне, сказав, что это был обед для многочисленной мал  мала меньше, болевшей туберкулезом семьи Непряхиных, так как земляника в лесу уже кончилась, и им нечего вести в город продавать  для пропитания.

Сейчас поезд в Хорохорах останавливается, потому что по соседству нарезали участки садоогородов. В самой деревне пустыри соседствуют с каменными коттеджами, обнесенными  высокими заборами. Наш дом еще стоит, хотя срубу уже более ста лет. Однажды, утомившись от долгого перехода из соседней деревни, я сел на завалинку родного дома передохнуть. Старушка  соседка долго приглядывалась ко мне, спросила, не тот ли я Гусев, и заохала в воспоминаниях. Она принесла ключ, который ей доверяли новые хозяева, и разрешила мне войти в избу, где когда-то впервые раздался младенческий крик моего отца, где жили предки моего рода. Меня поразила добротность всего: толстые бревна стен, толстые доски пола, некрашеные и протертые до того, что сучки выделялись на поверхности кочками, широкие лавки вдоль стен, массивная русская печь.

В огороде буйно росли картошка и всякие овощи -  все-таки благодатная в пойме Позими земля. Меня обрадовало, что запустения не чувствовалось, усадьба жила.

Когда я, лет двадцать спустя, приехал в Хорохоры снова, дом, к моему удивлению, все еще стоял, правда крыша уже обрушилась. Зелень на огороде росла так же буйно. Соседки той и ее дома уже не было, и моим собеседником стал старичок, тоже знавший о деревне все, помнивший и наше родство.

После Хорохор на берегу Позими стояла маленькая деревушка со смешным названием Дуйка, которую еще, шутя, называли Сеногнойка, потому что в кустах и на болотных кочках ее угодий  сено  элементарно сгнивало. Но малочисленное население Дуйки считало свою деревню самой лучшей и долго противилось хрущевскому расселению бесперспективных деревень.

Дальше Позимь бежит по пойменным заливным лугам, поэтому на многие километры селений на ее берегах нет.

Тут в нее начинают вливаться притоки. Один справа, из Березовского пруда. Раньше  село Июльское и большая деревня Березовка располагались рядом, но потом  слились, а  пруд так и остался Березовским. Затем слева в Позимь впадает речка Казмаска, давшая по ходу своего течения названия двум деревням -  Старой и Новой Казмаске. Чуть ниже   речка Люллинка с деревней Люлли. Но наиболее мощный приток справа– речка Вожойка, да и по длине она, пожалуй, не уступит Позими. Их, кстати, две этих Вожойки. Обе начинаются  в лесах близ поселка Сокол, где  сейчас добывается торф. Но одна Вожойка бежит и вливается в Иж, а другая -  в противоположную сторону в Позимь. И, вообще, странно складываются пути рек: почти рядом, в нескольких километрах друг от друга истоки Ижа и Вотки, а разбегаются они потом по разным направлениям  и дают воду двум большим  прудам и жизнь городам Ижевску и Воткинску.

В верховьях Вожойки прекрасные грибные места, где запасались мы на зиму груздями и опятами, там же каскад маленьких прудиков, возле которых обосновались пасеки.  Выбежав из леса, Вожойка образует затем красивый пруд в деревне Русский Вожой,  пересекает Воткинский тракт и привечает на своем берегу Нижний, или Удмуртский Вожой, дает название железнодорожной станции и принимает приток - Якшурку.

Когда-то здесь проходил старый тракт, и по нему мы с отцом часто ездили на лошади в Хорохоры. На Вожойке  стояла водяная мельница, где крестьяне мололи зерно на муку. Отец часто останавливался у запруды попоить лошадь да поговорить со знакомым мельником. Как-то мне, готовя  к  учебному году,  купили  новую фуражку. Пока отец перекуривал с мельником, я решил напиться. По деревянному лотку вода стремительно неслась тугим потоком, чтобы упасть потом с огромной высоты на вращающееся колесо мельницы. Не придумав ничего лучшего, я решил почерпнуть воды фуражкой. Страшный рывок в мгновение ока выдернул ее у меня из руки. Едва  удержавшись, чтобы не свалиться в лоток, я побежал каяться отцу. Отец организовал купающихся деревенских ребятишек на поиски. До посинения ныряли они в омут позади  колеса, но все было напрасно. Уплыла моя обновка, и в школу я пошел в старой фуражке.

Справа же, пониже, впадают в Позимь Чемошурка и Старковка. Интересное место – Кабаниха.  Судя по названию, кабаны там  раньше водились. На Кабанихе тоже была мельница,  и мы, проделав пешком немалые километры от города, ходили сюда на глубинку рыбачить. Но рыбы мигом добавлялось в Позимь, когда прорывало Завьяловский пруд. Всего в этом селе три пруда, но прорывало плотину всегда у самого большого. Местные любители рыбки ловили тогда ее в мутной воде бочажин на дне пруда,  но львиная доля рыбы плыла к нам.

Ближе к городу низменные места  у реки все более обжитые. Поселок Позимь появился вначале как  база мелиораторов, но постепенно стал обрастать и жильем. В наше время, расцвет гаражного бума, возле реки отсыпали многометровый слой грунта и обосновали автогаражный кооператив «Позимь».

На тройках с бубенцами и цыганами приезжали в свое время на Позимь ижевские купцы и заводчики покутить и развеяться. Красота, простор для русской широкой души.

Минули времена, и Позимь стала рекой нашего детства. Солнечным летним утром мы собирались на своей, Четырнадцатой улице, запасаясь удочками и едой, и отправлялись на целый день на реку. Если тебя родители отпускали в такую даль, значит ты стал самостоятельной личностью, хотя и просили они ребят постарше присматривать за малышней. А если еще и с ночевкой – страшное дело: немало тонуло и гибло при странных обстоятельствах тогда народу на Позими.

Дорога была длинная, но с друзьями незаметная. Вела она вначале по частному сектору, и тут некоторые сорвиголовы, не случайно впоследствии побывавшие на зоне, пытались поживиться, чем можно: картошки накопать, огурчиков-помидорчиков стибрить, на худой конец подсолнухов наломать. Один раз даже живую курицу умыкнули с улицы. Но я это дело не одобрял. Курицу ту пытались запечь  в костре, обмазав глиной, но она так и осталась сырой,  не пропеклась.   Видимо,    ворованным не разъешься.

Пойма реки встречала нас кочками по пояс, вспугнутыми пигалицами. Тогда тут давали покосы владельцам коров, и  мать с отцом  заготавливали сено. Там же торфопредприятие добывало торф, выручавший зимой многих ижевчан. После экскаваторов оставались ровные котлованы, наполненные прозрачной, как слеза, водой. По вечерам, когда пригоняли стадо, родители заставляли нас пасти тут коров. От безделия мы играли в карты. Проигравший должен был согнать поближе разбредшихся коров или искупаться в котловане. Казалось бы, что за наказание -  окунутся в жару в воду. Но в том- то и была вся хохма: как только ты нырял в прозрачную воду, мигом поднималась вся муть со дна, и вода становилась как чернила. Ты окрашивался под цвет торфа, да и вылезти без посторонней помощи из этого бассейна было нельзя, потому что рыхлые края котлована не давали опоры.

Мы знали на Позими все омуты, ямки, старицы, места для купания и заранее объявляли место похода. Но с удочкой у омутка под кустиками останавливалось время. Был только красненький поплавок, трепетание крыльев стрекоз, гудящие оводы да завороженное ожидание удачи. За манящей удачей можно далеко убрести, но где базируются свои,  нужно знать, иначе из- за множества компаний на берегу не долго  и  потеряться. Рыбалка и купание  - вещи несовместимые, поэтому улов был так себе, в складчину едва набиралось на уху. Иногда, вывозившись в глине, ловили раков и варили их тут же. Правда, с котелками и прочей посудой возиться мы не любили, лучше налегке, с буханкой хлеба под мышкой, всухомятку.

Прекрасная картина возникала в долине реки, когда расцветал италмас, или, по-русски, лазоревый цветок. Сплошные разливы желтого цвета. Иногда мы любили побегать наперегонки по этим полянам. Бежишь, а свежий воздух переполняет легкие, ноги стараются не зацепить цветочные бутоны, бьющие по голени, и кажется, что ты летишь над этим цветочным ковром, летишь в будущую жизнь, взрослую и прекрасную.

Разомлевшие от жары, уставшие от купания, мы валялись на чистой траве и делились корками хлеба, а к вечеру, если  не было заданий родителей, плелись домой.

И позднее, уже став взрослыми, многие встречи для отдыха и пьянок мы организовывали на Позими: вода, трава, простор, свобода -  никакой милиции. Только дорога домой с тяжелыми ногами и головой  отнимала много сил.

Но Ижевск рос, и, перешагнув через Воткинскую линию, застройка начала осваивать болото. Конечно, не те места, что затопляются при разливе реки. Поначалу строили халупы, и место это назвали Нахаловкой, так как власти запрещали самовольщину и грозились снести все бульдозером. Однако жить-то людям где-то надо, и на самострой махнули рукой. Постепенно там возникли улицы и переулки, появились добротные дома, даже бараки от заводов, пустили городской автобус.

А Позимь повернула к лесу, к Костиной мельнице -  официальное название  совхоз Металлург, последний поселок на ее берегу. У моста Сарапульского тракта Позимь  впадает в Иж и прекращает свое существование. И если у истока из нее пили деревенские воробьи, то над устьем ее слияние с водной стихией приветствуют своим криком белоснежные чайки.

Каждую весну пойма реки превращается в громадное зеркало, в котором отражаются леса левого берега. Особенно красиво выглядит это все с высоты застройки Старого аэропорта и бывшего совхоза «Пятилетки». Потом зеркало сменит зелень и желтые острова цветов на полянах. И потянутся стайки ребятишек к  Позими. Круговорот времени продолжается.