ВНИЗ ПО ТЕЧЕНИЮ (повесть)

В Н И З    П О   Т Е Ч Е Н И Ю

Большинство действующих лиц повести вымышлены,

а те, чьи прототипы существуют в реальности, никогда не

совершали ничего из приписанного им автором. А.Гусев.

К Р У Ш Е Н И Е

Из конторы позвонили, когда Дима с подсобницей Леной заканчивали раствор, выкладывая простенок. Секретарь парторганизации Степаныч, так панибратски звали его в народе, волновался и просил приехать пораньше: шутка ли - к ним на собрание приезжает Первый из обкома.

Дима огорчился. Они хотели сегодня слинять на калым, потому что заказчик торопил, и дело там продвигалось шустро, а тут пропадал такой солнечный длинный вечер. Пришлось отзвониться шефу и предупредить, что сегодня на коттедже работы отменяются, и машину за людьми можно не присылать.

Эти спектакли в стройуправлении были отработаны. Председательствующий - из рабочих, каменщик. Выступающие подготовлены. Явка обеспечена.

Когда Дима усаживался за стол президиума, к нему подскочил Толян и пророкотал на ухо:  «Дай денег взаймы, взносы уже несколько месяцев не платил, и куда они такие суммы  девают? Ты сегодня не вороши должников».

Первый немного задержался и пришел в сопровождении начальника управления Реброва,  когда собрание уже шло. Вид у него был озабоченный: видимо дела в партии были  хреновыми.

А Дима тем временем продолжал дирижировать. Штатные ораторы ему были известны, и он решил оживить разговор, выпустив снабженца Деева.

- Вот мы уже несколько лет талдычим о перестройке, - начал тот, - а кто перестроился? Изучаем на политзанятиях труды Ленина, да разве оглядываться надо, а не вперед смотреть. Все распланировали, а в магазинах шаром покати. Конкуренцию надо, частника выпускать. Да и нашей партии конкуренты нужны, а то зажирели в верхах, мышей не ловят, к креслам приросли. Оборонные заводы совсем подкосили: вместо высокоточного оружия кастрюли там делают. Откуда у них деньги на строительство будут? Вот и у нас заказов почти нет.

    Степаныч беспокойно ерзал на стуле, а Первый, хмурясь, что-то  помечал в блокноте. Вначале он посылал «в народ» своих инструкторов, потом начальников отделов, чтобы решить извечный русский вопрос « Что делать?». Теперь пришлось спуститься  самому в одну из тысяч подчиненных ему партячеек, чтобы прислушаться, понять, почему распадается эта некогда монолитная глыба. Пусть: рыба гниет с головы, но здание разваливается с фундамента, а основание – поддержка вот таких миллионов коммунистов.

     Дима тем временем дал слово начальнику планового отдела Чураевой.

 -  Наше управление участвовало в тендере на строительство жилья в городе Чайковском. Мы находимся рядом, предлагали самые дешевые услуги, техники и людей у нас в избытке. Так почему конкурс выиграли турки? Разве у  нас  на Урале мастеровые люди перевелись, что за тысячи верст  приезжают сюда турки, а потом нанимают наших же работяг? Видимо, много миллионов долларов отстегнули они в Москве, чтобы сорвать здесь куш, - возмутилась она.

Выступающих на собрании должно быть не менее десяти  человек, иначе мероприятие не зачтут. На листочке перед Димой  их список, в котором, как и полагалось,  представлены все  «сословия» предприятия. Пора было давать слово рабочему. Штатным говоруном из них был плотник Вахрушев. Он не стал подниматься на трибуну, а решил с места, как пролетарию это разрешалось, только развернулся боком к залу, чтобы охватить всех взглядом.

- Вчера столярку позже графика завезли, и пришлось вечеровать после смены, из-за этого я в магазин опоздал, и мне хлеба не хватило. Сегодня надо нам пораньше закруглиться, чтобы к завозу в лавку успеть. А вообще, когда мы хлебца удачно с женой перехватим, так мы его в морозильнике храним, все равно мяса нет, а потом в духовке разогреешь, и он мягкий снова становится и душистый, - начал тесать плотник.

- Выступление не по теме, - вмешался  ерзавший на своем стуле секретарь партячейки.

- А что по теме? Порядка нет в партии, а отсюда и в стране, - гнул свое Вахрушев.

Начальник управления Ребров, как исполнительная власть, сидел рядом с Первым и ни во что не вмешивался. Он даже не пользовался случаем, чтобы нашептать « верхам» о проблемах своего стройуправления, попросить помощи. Он знал, что партия сейчас не та. Хотя еще совсем недавно его могли вызвать в партком или райком и влепить выговор, за то, что  не выполнил дополнительных соцобязательств к какой-нибудь очередной знаменательной годовщине.  Раньше, что говорить, своя рука в горкоме не раз выручала в трудные минуты производственных проблем.

Прибежала секретарь Света, что-то прошептала Первому на ухо, и они с начальником вышли. За ними шмыгнул Степаныч.

Собрание сразу раскрепостилось, зашумело, у многих случились неотложные дела, и они начали отпрашиваться. Дима понял, что пора закругляться, срочно проголосовал за прекращение прений, а недостающие до кворума выступления решил дорисовать в  протокол позднее. Он предоставил слово «штатной» по зачитке постановлений собраний,  бывшей учительнице русского языка а теперь кадровику Ольге, и та озвучила общие фразы по обязательному  выполнению государственного плана, о необходимости крепить партийную дисциплину, бороться с неплательщиками взносов. Все закончилось гладко как по намыленному.

Дима пошел искать партсекретаря, был удобный случай спросить про обещанную квартиру.

- Завтра, приходи завтра, пойдем к начальнику, - суетился  Степаныч, закрывая свой кабинет и спеша куда-то.

Много лет «медбрат» по образованию Дима работал на стройке каменщиком за жилье, и давно стоял в очереди одним из первых. Заказчики были обложены  «десятиной» и квартир управлению давали много, но все они уходили куда-то. То появлялся необходимый специалист, чаще всего по блату, то возникали невыносимые условия у матери одиночки и Диму уговаривали: он - член партии да к тому же пока холостой должен проявить сознательность, подождать.

- А потому и холостой, - говорил Дима, - что берлоги своей не имею.                           Вечер оказался свободным, и он решил отправиться к Любе. Она жила в частном доме на Восточном поселке. Город, наступавший на деревянные домишки, вдруг остановился, и, ждавшие скорого смещения и переезда в казенные благоустроенные квартиры, люди жили здесь как на вокзале. Приходившие в негодность и покосившиеся деревяшки никто не ремонтировал, а продавать их  «новым русским» под строительство  не разрешалось, так - как территория была отведена под какую-то новостройку. Вот так - свой дом, построенный своими руками, а распоряжаться им не смей. Более того, на планах архитекторов этих домов давно не существовало, и квартиры под их смещение, как выяснилось, были давно выделены, только где они, к чьим рукам прилипли, и родственники чьих начальников сейчас в них живут? Жильцы этих деревяшек, как «мертвые души», уже и на выборы много лет не допускались: раз в списках этих домов нет -  значит и в натуре не должно быть никаких избирателей.

Родители Любы Юрий Васильевич и Валентина Петровна, как и положено после трудового дня, отдыхали на крылечке с бутылочкой. Отец работал на ближайшем  механическом заводе, и зарплату там не платили уже несколько месяцев, а мать с того же завода сократили, и она состояла на учете на бирже труда, где положенный мизер тоже задерживали. Но выпивка- дело святое, и к вечеру ее всегда находили. Иногда выручали соседи: заходили со своей или приглашали к себе.

Хорошо в собственном доме. Можно посидеть на крылечке, на солнышке,  просто поковыряться в земле на огороде или сходить туда за закуской. Отец любил во дворе повозиться с мотоциклом «Иж», неизвестно какого года выпуска, собранного из разных марок, но неизменно всегда бывшем на ходу.

Люба торговала в ларьке, но сегодня была не ее смена, и она стирала белье, благо, что летний водопровод был прямо во дворе. Младшего брата Кирилла не было видно, значит, где-нибудь гонял футбол.

Пока Люба собиралась, Дима посидел с родителями на крыльце, только из вежливости выпил полстакана браги. Поговорили про вечную тему: когда снесут их хату, и стоит ли заготавливать дрова, если вдруг все решится до зимы.

В клубе «Спутник» был вечер «Кому за 30», и, погуляв по Березовой роще, Дима пригласил Любу к себе в общагу.  Правила там были драконовские, но вахтер тетя Маша Диму уважала и, положив шоколадку в стол, она  не взяла у Любы документы. Это была индульгенция на пребывание до утра. Хуже было с соседом Димы по комнате Андреем. Он валялся на койке и маялся со вчерашнего перебора. Дензнаки, выделенные  Димой безвозмездно «на лекарство», дали ему силы поехать в гости к брату.

Люба была молодой и красивой. Именно таких подбирали хозяева для работы в ларьках: чтобы охмурять покупателей, в основном молодых людей, да и здоровье нужно было железное, чтобы сутки проторчать в таком «курятнике», и смелость потому, что глухими ночами такие точки часто грабили, иногда с тяжелыми последствиями. Не известно, заставлял ли ее хозяин, хмурый амбал спать с ним, но такое было сплошь да рядом.

От ее волос пахло пивом, сигаретами, чипсами, но тело  пахло другим, мягким и женственным, и в нем он просто тонул. Она отдалась ему нежно и устало, и тут же уснула на его руке: сказалась прошедшая бессонная ночь. Дима же лежал с открытыми глазами, вспоминал минувший день, и почему-то  собрание. Не нравилась ему обстановка в партии, чувствовалось, что вся эта система рушится. Он верил в нее, считал главным законом своей жизни, а теперь вместе с системой рушились и его планы: получить квартиру, закончить ВУЗ, найти хорошую по душе работу, жениться, в конце концов.

« Надо завтра потолковать по душам и с парторгом и с начальником», - решил Дима.

В дверь постучали.

« Что этот засранец Андрей вернулся?» - подумал Дима. Но за порогом стояли  участковый со своей дружиной и комендант общежития.

- Проверка паспортного режима, - объявил лейтенант.

Ночь любви была испорчена. Дима провожал Любу по темным улицам, полусонные собаки дежурно брехали, в окнах деревянных домишек уже погасли синеватые блики телевизоров. Переваривая брагу, народ готовился к завтрашнему дню.

- Ну, когда твое обещанное новоселье? Хоть бы гостинку или малосемейку?- поинтересовалась у калитки Люба.

- Скоро! - ответил Дима, поцеловав ее в прохладные губы.

На перекрестке у светящихся окон  ларька стояла группа молодежи. Двое из нее сразу отделились и вразвалочку пошли наперерез.

- Дай денег мужик, на пиво не хватает.

С деньгами у Димы было никак, но выворачивать карманы не хотелось. Разговора не получилось. Когда подбегали другие, Дима уже был на знакомых тропках Березовой рощи. К счастью дверь в общагу  была открыта. Прикорнувшая на кушетке тетя Маша проснулась не только от стука двери, но и, окончательно, от Диминого вида.

- Научились же пинаться, японцы доморощенные, - сказал   Дима, разглядывая в зеркале огромный синяк в пол- лица в котором затекал глаз. Ни о какой встрече с парторгом завтра не могло быть и мысли.

Раствора не было уже несколько дней, да и до этого его привозили с перерывами. Говорили, что у треста нет денег, чтобы купить цемент. Но по домам тоже не отпускали, и бригада целыми днями сидела в бытовке: мужики играли на деньги в карты, бегали за пивом или в аптеку за  спиртовыми настойками.  Не появлялся и заказчик коттеджа, видимо, знал проблемы с раствором, который с этого же объекта и воровал благодаря мастеру, а  может, и уехал куда-нибудь по своим коммерческим делам.

Плохую новость принес прораб. Оказывается, десятину правительство отменило, и теперь заказчики отказываются давать долю квартир. Все ринулись в контору. Профбосс сидел в своем кабинете с невозмутимым лицом, но списков очередников в холле уже не было.

Дима нашел парторга в кабинете у начальника,  подождал, пока тот освободится, и  Степаныч, взяв Диму под руку, повел   в свои апартаменты.

- Ты что паникуешь? Я тебе сказал, что будет квартира, значит, не обману. Партия еще ни кого не обманывала. Даже если заказчики и кочевряжатся, то у нас запас по старым договорам есть. Тут, брат, еще более интересная история разворачивается: будем мы акционироваться. Акции получишь, станешь совладельцем нашего предприятия, капиталистом. Правда объемы работ падают, придется и людей сокращать. Алкашей, в первую очередь, лодырей, прогульщиков. Но в этом тоже есть резон: чем меньше едоков на пирог – тем больше нам достанется. Лишние механизмы продадим, помещения сдадим в аренду коммерсантам.

- Подожди,  Степаныч, но люди-то куда? По много лет ведь отработали за смешные деньги ради квартиры!

- Каждый  сам решает куда: на биржу, к ларьку за бутылкой, мешки таскать или в постели валяться.

- Но…

Тяжелый осадок остался на душе у Димы после этого разговора. Вечером он заглянул к Любе, она сегодня торговала. Дима примостился в закуточке на ящиках, и  смотрел, как ловко орудовала она у амбразуры. Наконец у нее выдалась свободная минутка, и она присела рядом.

- Угостишь меня баночкой пива? - спросила она, и он отдал ей деньги. Они сидели, прижавшись плечами, пили пиво и молчали. Заглянул амбалистый хозяин ларька, посмотрел на банки в их руках и строго выговорил Любе: «Опять отвлекаешься». Она послушно встала, а хозяин открыл дверь, чтобы выпустить Диму.

Сосед по комнате общаги Андрей встретил Диму веселым. И не удивительно: возле полупустой бутылки закуски на столе, не считая куска хлеба и луковицы, не наблюдалось.

- По какому поводу праздник? - поинтересовался Дима.

- А это не праздник, а похороны, твою родную хороним, кстати. Не слыхал?   По ящику сейчас несколько раз Указ Ельцина объявляли об изгнании вашей партии отовсюду: со всех заводов и пароходов, колхозов и других артелей инвалидов. Так что после детдома осиротел ты еще раз.

- Неплохой ты парень, Андрюха, только трепло, - сказал Дима, достал из холодильника колбасы, чокнувшись  с соседом выпил     и улегся не раздеваясь на кровать. Он дождался этого сообщения, но не мог поверить: как можно ломать такую громадину, на которой все держится. Кто тогда будет Власть, Закон, Суд? Кто будет двигателем махины - страны? Ответа он не находил.

Собранием будущих акционеров стройуправления руководил  сам Ребров, протокол вел  Степаныч.

Акционироваться или нет, решали хором. Как и положено, долю акций отдали государству. После долгих убеждений клика из замов и начальников отделов убедила народ, что солидную толику акций должно иметь руководство управления, чтобы была устойчивость предприятия. Остальным смертным количество акции давалось в зависимости от стажа работы, но с одним хитрым условием: в случае увольнения эти бумаги работник должен был продать предприятию.

           К А Л Ы М

Бытовка была теплая оттого, что Дима сам когда-то обивал ее изнутри шлаковатой, мастеря на объекте обогревочный пункт. Но ее специально делали миниатюрной, чтобы было удобно ставить краном в  закутки многоэтажной  стройки. И в любой мороз, если день не актировался, после ледяного ветра на верхотуре эта конура спасала. Не очень надеясь на самодельные обвитые спиралями электрические  «козлы»,  потому что энергию частенько вырубали, они с ребятами сварганили буржуйку, и раскаленная добела, она отогревала посиневшие руки и онемевшие коленки, когда звено усаживалось вокруг нее.

Теперь она выручала ребят на «калыме», став им и бытовкой, и складом, и местом жительства. Правда спальные места были в ней не запланированы, и поэтому у Лехи и Сереги с узких лежанок ноги свешивались, а Дима, устроившийся у них в изголовье, имел ложе хоть и  короткое, но пошире и мог калачиком крутиться с боку на бок сколько душа пожелает.

Имелось у бытовки и еще одно замечательное качество: она была обита толстенным железом, а двери закрывались на хитрый самодельный запор.  Так что любители чем-нибудь поживиться из числа бомжей, парней из соседней деревни или городских профессионалов, что тоже заскакивали в этот строящийся коттеджный поселок, поковыряв замок или стальную ставню этой будки, двигались восвояси «бомбить»  соседние участки, туда где не было видно людей или автомашин, на предмет изъятия электроинструментов, продуктов или, на худой конец, цветметаллов.

Шеф, владелец будущего коттеджа, занятый своим беспокойным бизнесом, здесь появлялся не часто. Вовремя поняв, что из разваливавшейся строительной фирмы можно извлечь пользу, он скупил по дешевке у нее кирпич и цемент, завез песку, а так как в России самый дешевый товар – рабочая сила, он уговорил ребят покалымить по договору у него, благо что начальство управления, имея свои планы, распустило всех, не желающих рассчитаться  «по  хорошему», в неоплачиваемый отпуск.

«А зачем суетиться доставать раствор, уговаривать водителей самосвалов, если ребята сами намешают.  Зачем возить их в город, когда до деревни три километра и продовольственный магазин там работает, а переспать  телогреек в будке хватает. Если  будет нужен кран -  так он даст денег помимо  пайковых, чтобы, когда надо, ребята наняли, а от денег у нас  мало кто отказывается»,   - резонно все просчитал шеф.

Первым выскочил из бытовки утром по нужде Леха и тут же заорал матом.

- Что там? - встрепенулся Дима,  распахнул дверь и тоже ахнул. Все вокруг было покрыто толстым слоем искрящегося холодного серебра. Утренний морозец ожег тело. В кристально чистом воздухе деревня Пазелы была словно нарисованной на гравюре: каждая доска в заборе, каждое бревно в срубе выделялись черной тушью на белом листе.

- Да братцы, «поздняя осень, грачи улетели…а зима катит в глаза»,- процитировал Серега.

Позавтракали бутербродами с крепким чаем. Обязанности в звене были поделены четко. Леха, выкинув лопатой из ящика первые льдинки, принялся замешивать раствор, таская для этого воду из подвала коттеджа, в котором она там стояла почему-то круглый год. Серега, как более крепкий, начал таскать наверх  кирпич, а Дима, как «бугор», занялся подмостями из козлинок и щитов для следующего яруса, так как стена их усилиями росла быстро.

Первый замес они закончили точно к обеду. Дима распахнул куртку робы, Лешкины длинные волосы прилипли к потной шее, у Сереги от напряжения дрожали руки.

Солнце уже давно растопило иней, превратив его вначале в искрящиеся водяные алмазы, а затем высушив совсем. Раскинувшаяся перед глазами сельская панорама с полями, лощинами и перелесками, с деревней вдали, настраивала душу на успокоение. Хорошо тому, кто будет жить в этих хоромах, просыпаться поутру, выходить на лоджию и взирать на прекрасную природу.

При мысли о жилье у Димы защемило в груди. Вездесущий Леха по поручению звена иногда шастал в стройуправление, и каждый раз его рассказы были все более горестными.

- В конторе, что ни кабинет- то новая фирма. На складах одни кавказцы с фруктами. Механические мастерские превратились в платную  автостоянку с  ремонтом. Общежитие продали под гостиницу: хочешь жить - плати большие деньги. Напарник Димы Андрей переехал к брату, а Димины вещички сдал в камеру хранения при гостинице. Ребров и Степаныч ездят на джипах, сидят в своих кабинетах и прилюдно что-то делят между собой.

Диму поражали такие метаморфозы, происшедшие буквально за несколько месяцев, но самому ехать и видеть все это не хотелось.

Судьба долговязого худого Лехи была чем-то сродни Диминой, неприкаянностью что ли. После смерти старушки матери ее развалившийся дом в деревне они с братом продали, так как Леха уже прилип к городу, а брат хоть и младший, женился на вдове старше себя и остался в той деревне примаком. Леха в городе тоже сожительствовал с какой-то парикмахершей, имеющей дочь. Семейная жизнь у него начиналась каждый раз вслед за получкой, которую он нес жене, и его терпели как кормильца несколько дней, до очередной пьянки. После чего парикмахерша его выгоняла, и он шлялся по общежитию, перебиваясь до следующей зарплаты. А потом цикл повторялся.

Серега, напротив, был парень основательный. Наклепав вовремя двух детей, он успел получить на стройке двухкомнатную квартиру. Его жена работала на швейной фабрике и много шила по заказам на дому. По выходным она появлялась иногда на коттедже вместе с сорванцами, прошагав от автобуса немалый путь. Работа тогда прекращалась, сопливые мальчишки мешались под ногами, лазили по стройке, рискуя покалечиться. Отец гонял их, а мать все допытывалась у мужиков: сколько они уже заработали. Пару раз ей удавалось застать на объекте шефа, и она подолгу беседовала с ним наедине, держа его за рукав, а он мотал головой, как мерин на поводу. Дима подозревал, что шеф втихаря авансировал эту супружескую пару.

- Мы получаем с кубометра кладки, - прервал молчание Дима, - но сейчас второй этаж и корячиться с кирпичом, раствором и подмостями приходится много времени. Я прикинул, что если нам договориться с каким-нибудь крановым и пригонять сюда «колесник» на полчаса по утрянке, чтоб он закинул нам все наверх, быстрее обойдется и дешевле: мы кубами окупим, если даже нашу затею не спонсирует шеф, и придется платить из своего кармана.

Идею в темпе обсудили и одобрили. Леха пошел готовить обед, Серега колоть дрова, чтоб подтопить на ночь, а Дима с дипломатической миссией по ближайшим участкам, где, в отличие от их стройки, вздымали к небу и ворочали стрелы разнообразные краны.

Дима вернулся, когда его бойцы, уже насытившись варевом из картошки с тушенкой, дрыхали на лежанках положенный послеобеденный сон.

- Вот что, сегодня с обеда кладкой заниматься не будем, - неожиданно сообщил Дима после подъема. - Договорился с соседями: они дают нам заводские подмости,  вечером перевезут, а нам надо заготовить побольше кирпича на поддоны, чтобы заодно поднять. Завтра утром встаем раньше, втроем готовим на целый день раствор, крановой подскакивает к нам – и баста: не надо будет  Лехе как мартышке лазить целый день с ведрами вверх-вниз, а Сереге рвать пупок. Технически надо соображать. Век-то какой? Однако за всю эту халяву надо  отработать. В воскресенье выходной отменяется. Будем соседям помогать монтировать железобетонный забор, - закончил инструктаж Дима.

Хозяйский джип от соседей уехал уже затемно. Парни беспокойно курили на заготовленных поддонах, а Дима направился узнать: не сорвалось ли дело. Но навстречу ему из темноты уже надвигалась махина. За неимением грузовика крановщик, грубо игнорируя технику безопасности, подцепил пакет подмостей на стропу и так ехал. Тяжеленный объемный груз от выбоин на дороге болтался, бил по стреле, отчего сам кран раскачивался на резиновых колесах, наклонялся, с риском перевернутся, но упрямо пер вперед, рыча мотором как огромное доисторическое чудовище.

- Ну? Куда? - высунулся из кабины казавшийся маленьким мужичонка.

Но вылезать и командовать ему не пришлось. Парни все знали сами: Леха с Серегой уже тенями в свете фар бегали вокруг крана, выставляя опоры, доставая чалки и обвязывая ими поддоны с кирпичом. Дима мухой взлетел наверх и в луче прожектора, закрепленного на стреле крана, взмахами рук бывалого стропальщика сигналил, куда подать груз, опустить его стрелой или тросом. Мигом отцеплял крючья и чалки и снова сигналил крановщику, кричал парням, чтоб брали по два поддона враз и выставили третью опору, иначе кран может опрокинуться при повороте. А ребята еще сообразили подать пачку перемычек. И все это в сумасшедшем темпе, в каком-то азарте, и все слаженно, четко, быстро.

Когда все закончилось, так никто и не понял, сколько минут прошло: десять, двадцать, сорок?

- Не проспите завтра, - только и сказал крановой.  Облегченный от груза, брякая крючьями стропы, кран растворился в темноте.

- Дима, продукты кончились, - вдруг вспомнил кашевар Леха, когда они перевели дух от такого спурта. Решили идти все втроем. Вначале дорога вела по строящемуся поселку. Проходили мимо других коттеджей. Некоторые из них взметнулись дворцами высотой  многих этажей, другие были чуть поскромней, но отставать  в роскоши не хотели. На иных в лучах крановых прожекторов еще суетились работяги.

- Спешат строиться новые хозяева, - заметил Леха. - Откуда только деньги такие берут, к какой кормушке присосались?

- Да посмотри, сколько техники: экскаваторы, бульдозеры, краны. Со всего города нагнали. Фронт работ большой. Если еще будущее лето нам тут доведется покалымить, то я вас, братва, в эту пору к тете Шуре в магазин буду на своей машине возить, - размечтался Серега.

- А потом мы тебе будем дачу строить, когда кучу денег заимеешь, -усмехнулся Дима. – Только не пробьемся мы своим хребтом в крутые. Чужие мы на этом празднике жизни.

В долине плавал туман. Ботинки вымокли от росы, когда, свернув с большака, они пошли прямиком. Воздух стал ядреным и леденил холодом.

У магазина горела сигнальная лампочка, и они направились прямо к дому продавщицы. Тетя Шура узнала их и впустила, она помнила, как парни помогали ей нынче выкопать картошку. Часть товара она всегда держала дома - разве откажешь своим деревенским, от которых  одинокая женщина во многом зависела: дров  ли заготовить, огород ли вспахать, до города съездить. Только товар этот был специфический, в бутылках. Остальное могло подождать, и за ним приходили днем в магазин. И парням пришлось довольствоваться бутылкой, да из личных запасов тети Шуры буханкой хлеба и десятком яиц.

Продрогшие от сырых ног парни «для сугреву» раздавили бутылочку, запивая сырыми яйцами, а потом пошло тепло и от буржуйки, и от телогреек и изнутри, и они вырубились без обычных дебатов перед сном.

Диму разбудило какое-то далекое, чуть слышное рокотание.

- Кран! Кран! - заорал он, расталкивая своих напарников.  Одеваясь на ходу, они вылетели из будки.

- Кидай в ящики песок, цемент, наливай воду, размешивать будем наверху, - командовал Дима. Его совковая лопата с хрустом вонзалась в кучу песка. Серега  мигом притащил  мешки с цементом и присоединился к Диме. Длинноногий  Леха  мелькал в сумерках как большая летучая мышь из подвала и обратно, обрызгивая всех плещущейся из ведер водой.

А кран уже вырастал из тумана как решетчатая Эйфелева башня.

- Давай быстрей, - недовольно прорычал крановой, и Дима с Серегой бросились раскручивать опоры, подвешивать стропу, цеплять ящики. Подскочил Леха, сменил Диму и сказал: «Дуй наверх, командуй ».

Вода выплескивалась из ящиков, но основное дело было сделано: раствор и кирпич, чередуясь, классически расположились на пакете подмостей, создавая идеальные условия для рождения кубатуры кладки.

- Командир! - крикнул крановой снизу Диме. - Надо нам  потолковать об оплате за каждую ходку. Желательно налом.

И кран уплыл на свой объект.

Сегодня они действительно сделали на удивление много. Может оттого, что начали так рано: после ухода крана уже не ложились, только наскоро попили чайку. У Димы было сразу два подсобника. Он стоял на стене и по шнурке облицовочным блоком выкладывал только наружную версту, красиво расшивая швы. Леха совковой лопатой шлепал на стену раствор и подавал кирпич. Серега разравнивал «кашу» мастерком и ложил внутреннюю версту и забутовку обыкновенным кирпичом.

К обеду дневная норма была готова, и они с удовольствием закурили, греясь слабеньким осенним солнышком.

По улице шла группа работяг, груженых сумками и телогрейками. Остановилась напротив.

- Эй! Помощников не надо ли?

- А вы что, в безработные записались?

- Да, у хозяина финансы кончились. Консервирует он объект до весны. А нам расчет дал.

- Так вы при деньгах,  а не на тачке с песнями в город?

- Что в городе? Бутылки собирать? Может, кто и зимой здесь строить будет. Походим, поспрашиваем.

- Тогда ориентируйтесь, где кирпича побольше, да кран повыше, - посоветовал Дима.

После ухода мужиков ребятам стало грустно. Лето, которое они провели на сельских пейзажах, кончилось. Их хозяин зимнюю стройку не осилит: надо чистить дороги, возить готовый раствор, протянуть электричество. Поняли парни, что последние дни доживают они тут. А там – неизвестность. Да и хозяин что-то давно не появлялся: может за товаром куда за границу махнул?

В понедельник кран не пришел, хотя в воскресенье парни честно отпахали  «на дядю», монтируя целый день забор из плит. Замешанный раствор остался в ящиках внизу, а они сели пить чай.

- Придется по старому варианту – ведрами, - подвел итог Дима. – А завтра объявим выходной. Поедем в город разбираться.

Вечером с рулеткой и по чертежам меряли приблизительно кубатуру, все равно потом перемерять с хозяином, помножили на цену, минусовали авансы и поделили на троих. Сумма получилась солидная. Когда работаешь под интерес, сам удивляешься, как дружно и с удовольствием все получается. А летние дни долгие. Шутка ли, целый этаж втроем выложили, перекрыли и на второй перебрались. Не зря, видимо, они своим звеном на соревнованиях лучших каменщиков треста в доисторические времена, когда эти соревнования еще жили, занимали первые места.

Ночью Дима долго не мог уснуть. Состояние неопределенности тревожило. Куда дальше? Как? Под полом шебуршились мыши. Раньше он их не слышал. Видимо, пристраивались в будку на зимовку.

Отоспавшись досыта и переодевшись в цивильное, отправились на тракт. В автобусе было мало народу, в основном пенсионеры с урожаями садоогородов.

Город удивил забытым многолюдьем и суетой. Но особенно поразило здание бывшего стройуправления. На фасаде  масса разноликих вывесок. Стая иномарок на площадке перед входом.  На первом этаже сплошь бутики. На других этажах все незнакомые лица. В кабинетах шикарные девочки у компьютеров.

- Откуда вы, мальчики? – секретарша Света изумленно подняла глаза. – Потерялись совсем. А у нас опять плохие новости: обанкротилась наша фирма окончательно, и купил ее один бизнесмен. По его приказу все уволены, так что дуйте в отдел кадров за трудовыми книжками и потом за двухнедельным пособием. Кстати, вас будут насиловать продать ваши акции, но вы торгуйтесь, они все равно берут, хоть за тройную цену.

- А старое начальство где? - поинтересовался Дима.

- При новом хозяине. Только в подчиненных теперь. В коммерции-то они не очень. Старые партийные подвязки пока помогают: приятели во многих фирмах поокопались.

- Последние из могикан, -  констатировала всегда суровая кадровичка Ольга. – Я вас мучить не буду с подписями на обходном. Сходите только на склад, за спецодежду и инструмент отчитаетесь. А я тем временем все ваши документы оформлю.

В воротах склада им загородил дорогу пузой важный своей должностью хмырь в камуфляже. Узнав, в чем дело, шагнул растопыренными ногами в сторону. Во дворе шла работа. Одни машины разгружались, другие – грузились. Ящики с яблоками и сливами исчезали в одних дверях, из других появлялись с помидорами и луком. Внутри на стеллажах, где раньше аккуратно лежали связанные парами сапоги и валенки, ватники и комбинезоны, стояли ящики с гвоздями и инструментом, теперь громоздилась тара с привезенными «заморскими» дарами солнца. Прямо на цементном полу возвышались курганы из арбузов и капусты.

Кладовщицу Анну парни нашли в ее конторке, где она вязала носки к зиме. Она искренне обрадовалась ребятам, напоила их чаем с карамельками. Потом они написали акты о том, что спецовка каменщиков порвалась раньше срока, а инструмент поломался и ремонту не подлежит.

- Ну и куда вы теперь? – спросила Анна. – Хотя вы парни молодые, выкарабкаетесь. А я вот на бирже была, так там говорят: дадим тебе журнальчик, и будешь ходить по организациям, чтобы на каждый день была запись, в какой фирме ты была, и почему тебе отказали, и   все  это  заверено печатями и подписями. Да каждую неделю нужно являться на биржу и отчитываться, иначе – никакого пособия.

Стало тягостно от охов немолодой женщины, и парни по  быстрому распрощались.

На базе механических мастерских, где в былые времена стояли тракторы, компрессоры и трансформаторы, лежали в штабелях металл, трубы и столбы, теперь асфальт был чисто подметен и размечен белой краской под стоянку автомашин.

- Воробьев и компания, срочно зайдите в контору, - раздалось откуда-то сверху из громкоговорителя, и Дима вздрогнул, услышав свою фамилию. Шлагбаум поднялся, давая им дорогу. На крыльце конторки, улыбаясь, стоял Игорь, бывший стропальщик склада. В пятнистой униформе. Чисто десантник: не хватало только крапового берета.

- Ты что вырядился, как будто в Чечню собрался? - спросил Дима.

- А мы с ребятами из мастерских сейчас в охранном предприятии. Раньше я целый день, как обезьяна, лазил по штабелям, подцеплял да отцеплял, и вручную грузил машины до пота, а сейчас – отсидел сутки с напарником, кроссворды порешал, радио послушал - и двое суток свободен, хоть спи, хоть калымь. А получаю в два раза больше. Да левак еще перепадает, когда ночью посторонние водилы до утра на стоянку просятся. Новый начальник сказал, что обучать нас будет на лицензию. Тогда и «калаш» можно носить, сопровождать грузы по всей стране. А это – плюс командировочные там, суточные.

Услышав разговор, из конторки вышел, потягиваясь и зевая,  бывший сварщик Борис, тоже задрапированный.

- Ребята, вы к нам устраиваться? Хозяин сказал, что места еще есть. Только со спиртным тут глухо. Сразу выгоняют.

“Похоже, профессия охранника становится самой массовой в стране. Если простой люд прячет свой скарб за железными дверями да решетками на окнах, то новые хозяева оберегают награбленное молодцами из охраны. Вон сколько развелось их в камуфляжах молодых и здоровых! Кто ж тогда работать будет, производить? А в армии служить кто? Родину защищать?” – думал Дима.

Перед входом в стройуправление парней окликнули из иномарки с распахнутыми дверцами. Улыбающийся  джентльмен поднялся им навстречу.

- Мне девочки сказали, что вы рассчитываетесь сегодня из своей конторы, а нас интересуют акции. Вам сейчас будут блефовать, уговаривать  отдать их за мизер. А мы даем по сто рублей за штуку сразу. Так что прикидывайте, а я жду.

В кабинете обладатель нерусского слова  «менеджер» очень молодой и прилизанный парень, сверив их документы с записями в журнале, объявил, что всем им положено по тридцать акций, но их сертификаты еще не напечатаны, и получить можно только свидетельство на их владение. Однако по решению совета акционеров, бодро продолжал юный деловар, каждый увольняющийся должен продать их. Номинальная цена - десять рублей, но их фирма покупает по тридцать.

- Ваш совет не может отменить государственный Закон о частной собственности. А может я, как Леня Голубков из МММ тоже вашим партнером стать  хочу. Так что пишите нам бумаги, - спокойно прервал менеджера Дима.

- Цена закупки зависит от конъюнктуры  рынка, - неуверенно продолжил финансист, - но на сегодняшний день максимально, что может позволить себе фирма – это пятьдесят рублей за штуку

- Леха, дуй за джентльменом, - приказал Дима. Но не успел тот открыть дверь, как перекупщик уже стоял на пороге, видимо, ожидая исход переговоров в коридоре.

Несколько огорченный менеджер заполнил на компьютере договоры купли-продажи, ребята расписались, а посредник отстегнул каждому положенную сумму.

- С худой овцы хоть шерсти клок, - объявил Дима.

Через полчаса, когда все документы были получены, и карманы оттопырились от бумаг, парни послонялись по коридорам этого чужого теперь для них здания, с которым было связано много лет, среди чужих людей, и решили, что это прощание надо обмыть.

- Идите в «Пеньки», а я подойду, - сказал Дима. Ему вдруг, непонятно отчего, очень захотелось увидеть Степаныча, просто посмотреть ему в глаза. А что тот скажет, будет не важно, потому что это все равно будет неправдой.

На  полуоткрытой двери, означавшей, что хозяин сейчас появится, вместо таблички «партбюро» висела «зам. директора». В коридоре стульев не наблюдалось, и чтобы не торчать столбом, на правах старого знакомого Дима зашел в кабинет и сел. Мебель была новая. Портрета Ленина, инкрустированного по дереву, подарка местной мебельной фабрики, над столом не было. Вместо него висел новый бумажный президент.

Звонили на столе телефоны, время шло, а Степаныч все не появлялся. В который раз, рассматривая обстановку, Дима вдруг обратил внимание на плетеную корзину для мусора рядом с сейфом. Очертания чего-то знакомого током ударило ему в голову. Он подошел, запустил руку в корзину, и невероятное стало полынной явью: там рыхлой кучей лежали разорванные темно-красные коленкоровые партбилеты.

Дима опрокинул содержимое корзины прямо на широкий  стол и стал перебирать обрывки. Знакомые лица на фотографиях, и все - такие молодые. Много страничек со штампиками «взносы уплачены». «А вот и Толян, смотри, погасил все-таки свой должок перед партией, о котором волновался на собрании». Наконец Дима нашел свой билет, сверил обе половинки и положил в бумажник. Видеть Степаныча ему расхотелось и, оставив на столе все, как есть, он вышел.

«Пеньками» они называли небольшое открытое кафе недалеко от стройуправления, расположенное рядом с лесочком. Когда кафе не работало, и стулья были спрятаны в подсобку, парни покупали пойло в соседнем магазине и располагались на поляне с пеньками от некогда спиленных деревьев. Отсюда и прозвище.

Леха с Серегой были уже хорошие, и пара пустых бутылок об этом свидетельствовала. Диме налили штрафную, и он молча выпил. Оказавшись в городе и не с пустыми карманами, у каждого из ребят возникли какие-то дела. Сереге нужно было отчитаться перед любимой женой и повозиться с пацанами. Леха хотел показаться в деревне и угостить своих друзей. Диму потянуло увидеться с Любой, ее родителями, побывать в общежитии и узнать что к чему.

Но осознание того, что сегодня они оторвались пуповиной от организации, слово-то однокоренное  -  организм, которой теперь нет, что они сейчас ничьи, да, пожалуй, и никому не нужны кроме близких, сплачивало их. Общая забота, неуверенность делала их ближе, необходимее друг другу.

- Слушай, Дима. Ты у нас самый башковитый. Создай бригаду, кооператив или какое-то ОАО и будем вкалывать на себя, а не на дядю, -вдруг попросил Леха.

- Да. Купим для начала растворомешалку, другие механизмы в аренду будем брать. Ребят толковых подберем. Много не надо, – рассуждал дальше Серега.

- Сложно это все, - мрачнел Дима. – Регистрация, лицензия, чиновники с поборами. Стартовый капитал нужен. А потом налоги задавят, отчеты замучат. Единственный вариант  - влиться в какую-нибудь шарагу перезимовать, а весной посмотреть, снова, может быть, на вольные хлеба.

Пустые бутылки на столе все добавлялись, но веселее не становилось. Проблемы невидимыми нитями  словно связали их вместе. Расходиться не хотелось. Леху уже совсем развезло, и Дима пошел искать тачку. Они погрузились и поехали, но Серега вдруг передумал выходить возле дома. Он проверил содержимое карманов, остался доволен и сказал: « На объект».

Частный извозчик ни в какую не хотел ехать за город в ночь, но дружеские переговоры Димы и крупная купюра убедили водилу рискнуть. Яркие лучи фар разрезали темень как лазером, где-то вдали, как в иллюминаторе самолета, были видны огни Пазелов. Недостроенные стены коттеджей стояли словно мрачные замки в декорациях страшных сказок.. Наконец фары осветили их будку. Это была их конура, куда загнала их собачья жизнь.

К утру похолодало, потому что накануне было не до печки, и вылезать из- под телогреек не хотелось. В городе Дима позвонил на сотовый шефу, но по- английски, а потом по- русски ему сказали, что «абонент заблокирован». В квартирном телефоне автоответчик гнусавым голосом просил оставить сообщение.  «Ждем на переговоры»,- сообщил Дима.

День пошел прахом. Парни сходили в деревню за продуктами. Дима рассчитался с крановым, но тот предупредил, что через неделю они сворачиваются. К обеду Леха на самодельном из кирпичей мангале сгоношил шашлыки, в последний момент как фокусник водрузил на стол бутылку, а потом и арбуз, и они прекрасно пообедали. Затем  валялись на своих лежанках разомлевшие и довольные.

Шеф появился в понедельник, когда рынки и большинство его торговых точек не работают. Лет тридцати, небольшого роста, толстенький, отпрыск русского отца и еврейской матери Евгений был шустрый, как веник, а говорить сладко и задушевно мог безостановочно. Обычно жизнерадостный, на сей раз он был явно озабочен. Обойдя свою стройку внизу, он поднялся к ребятам наверх и пожал каждому руку.

- Хорошо поработали, пока меня не было, даже простенки успели закончить, - одобрил шеф. – Ну, пойдемте в бытовку на переговоры, как вы приглашали.

- Рулетка здесь, может, замеряем кубатуру? – предложил Дима.

- Зачем? Вы же меряли, я вам верю.

Посмотрев  расчеты, переведенные в рубли, хозяин озаботился еще больше, и подвел  свой итог.

- Нынче мы работу завязываем. Зимой все замерзает, и мы свой объект тоже замораживаем. Даст Бог, весной продолжу, желательно бы с вами. Да как получится. Не все удается, как планируешь. Вот и  меня недавно крупно кинули. Хоть не люблю я этого, но пришлось обратиться к «бандюгам». Свой процент они, конечно, возьмут, но дело, думаю, сделают, и деньги ко мне вернутся. Ну а пока я на мели. А что есть – то вложено в товар и крутится. Это к слову. Теперь перейдем к делу.   Начнем с простейшего, - и шеф повернулся к Сереге. – Твоя жена, возможно, ты в курсе, регулярно посещала наш офис и наведывалась в кассу. Теперь надо посчитать, сколько она выбрала, и кто из нас кому должен.

Серега густо покраснел. Это было не честно по отношению к ребятам. Но ведь это – жена. Им не понять, что это такое – у них нет жен.

- Теперь Алексей, - продолжал хозяин. – Ты говорил, что тебя дубленка интересует и еще кое-что из одежды. Приходи в любой мой магазин, выбирай, что надо, оденься по-человечески. Отпущу за бесценок. Хочешь, на всю деревенскую родню набирай. А разницу - деньгами. Только придется подождать, походить не раз, пока накопятся в кассе. Ну да уж извини. С тобой, бугор, разговор особый, - повернулся шеф к Диме и взял его доверительно за локоть. – Парень ты грамотный, серьезный. Пути наших финансовых взаимоотношений будем решать завтра. Приходи в офис вечерком. А с утра я пришлю сюда «Газель» для вашей перевозки. Сегодня вы консервируйте стройку: заколотите окна, двери, чтобы снега не надуло, и не лазил никто. Бытовку на ключ.

Последний вечер получился печальным. Они собирали свои пожитки, допивали и доедали все, что осталось. Каждый предчувствовал, что их жизненные пути расходятся, и они, возможно, больше не увидят друг друга.

И действительно. Леха, приодетый как купец, с пузатыми  клетчатыми сумками на молниях, появился в родной деревне на желтой с шашечками шикарной тачке. Вначале пили коньяк, потом водку, брагу. А все кончилось пластиковыми пузырьками с освежающей водой «Композиция», которую завезли в местную лавку. Эта жидкость на спирту предназначалась, как было написано на этикетке, «для наружного применения», чтоб, значит, не так пахло от крестьянина навозом. Но шла она по другому назначению. И однажды утром Леха не проснулся, а брат его, сам с тяжелейшего бодуна, толкал  задубевшее тело, пока не понял в чем дело.

Серегу жена устроила на вахту, и он летал на Север с газовиками. После месячной отлучки он появлялся к жене обросшим и грязным, тем не менее, между поездками они сумели склепать еще девочку, и жена Сереги стала законной домохозяйкой. К лету они купили «жигуленка», а потом садоогород.

И Диму ждал новый поворот в судьбе. В городе они оказались к обеду, и до вечерней встречи у Димы было свободное время. Он заехал к Любе домой, но только что вернувшийся из школы ее брат рассказал, что она теперь  в другом ларьке, у вокзала, а родители уехали в деревню на чьи-то похороны.

Пересаживаясь на другой маршрут трамвая, Дима увидел у остановки знакомое здание больницы, в которой работали его однокурсницы. Он  был один  медбрат в группе, остальные девчонки, и некоторые проявляли к нему явное неравнодушие. Ноги сами привели его в это здание. В справочном окне под девичьей фамилией значилась одна Натка.

Он  не узнал ее сразу. Округлившиеся черты лица, на котором не осталось ничего девичьего. Пополневшая, а, может, это только казалось, оттого, что под белым халатом была надета толстая вязаная кофта: отопление в больнице еще не включили, Натка чмокнула его в щеку.

Поболтали о том, о сем: кто и где трудится, кто на ком женился и даже развелся.

- А ты как? - поинтересовалась Натка.

- Да вот безработный. С дипломом и трудовой книжкой в кармане, - невесело усмехнулся Дима. - К вам, что ли податься?

- Ты что. Мужику на такую нищенскую зарплату, да и ту с задержками? Я вот умудряюсь на «Скорой помощи» прирабатывать да мою полы в стационаре  - и то еле концы с концами свожу. Хотя на «Скорой» в санитарах ночами много парней разъезжает. Но тебя могут не взять, скажут, что дисквалифицировался за это время. Тем более, сейчас везде переполох: одна новенькая сестричка в роддоме при инъекциях лекарства перепутала, и двое детишек погибли. Теперь у нас всех срочная переаттестация.

Помолчали.  

- Ну, я пошла. У меня процедуры, -  чмокнула Натка Диму и уплыла.

На привокзальной площади ларек Любы стоял возле самого людского потока, где с поездов на трамвай и обратно лилась говорливая толпа. И от покупателей не было отбоя. Поворачиваясь от прилавка то за пивом или сигаретами, то за напитками или конфетами, Люба каждый раз улыбалась Диме, украдкой старалась погладить его, заглянуть в глаза.

- «Как белка в колесе,  наверное, здесь самое лучшее определение» - подумал Дима, традиционно сидя на ящике у двери. Наконец, он обратил внимание на табличку «Перерыв 10 минут», отодвинул Любу от прилавка, закрыл амбразуру и выставил табличку.

Люба всполошилась.  Но тут же смирилась и прильнула к нему.   Дурачок, в окно же все видно, - ворковала она.

За стенкой посигналила машина.

- Товар привезли, -  встрепенулась Люба, распахнула дверь и выпустила Диму.

Парнишка водитель стал выгружать из пикапа ящики и коробки и укладывать их в тесном ларьке, а Люба сверять их содержимое. Потом они, прикрыв дверь, о чем-то перешептывались, и Дима, оказавшийся тут лишним, курил и топтался на месте.

Неожиданно притормозила иномарка, и амбал, хозяин Любы, дернул за дверь ларька. Взгляд Любы был такой испуганный, словно ее застали на месте преступления. Диме стало почему-то обидно и стыдно, за себя и за Любу, и он пошел прочь.

Так называемый офис шефа занимал одну комнату в бывшей жилой квартире на первом этаже. Тут с трудом помещались два стола да  стоячая вешалка для одежды. Шеф сосредоточенно листал какие-то бумаги, но, увидев Диму, отложил их в сторону.

- Садись. Эти отчеты заколебали. Сейчас придет бухгалтер, она у меня прирабатывает, будем разбираться с ней вместе, - сказал он. – Ну а теперь с тобой разговор, доверительный, - шеф взял Диму за локоть и заглянул в глаза. - Был у меня компаньон по фирме, да разбежались мы. И развел он меня при дележе долей. Поехал в Турцию за товаром и зажал его. Но не по понятиям это, да ладно – это моя проблема. Вот тебе я должен, и немало, а денег живых нет. Есть товар. Давай я товаром с тобой рассчитаюсь. По оптовой цене, по какой сам покупал. Даже за транспортные расходы  не копейки не возьму. А ты все реализуешь и в барыше будешь. Что тебе зимой на стройке делать? Да и не до старости же тебе каменщиком горб наживать. Ты же, я слышал, с дипломом, а у нас на рынке каждый второй с дипломом: инженер или педагог, врач или агроном. Сейчас тебе самое время в бизнес податься. Рисковать надо пока молодой. Капитал наживать. На рынке хоть и не теплей, но веселей, среди людей. А пойдет дело – пайщиком моим станешь. Одному мне сейчас не успеть все  точки обслуживать. Права водительские имеешь? Отлично! Но работа тяжелая, без воскресений и праздников, иногда за  бухгалтера и грузчика. Но интересная. Давай, Дима, думай. Ответ завтра в это же время.

На бывшем общежитии красовалась свежая вывеска «Гостиница». За оборудованной стойкой сидела Нина, а рядом стояла тетя Маша.

- Ну что, Дима, люкс тебе или в массовку? - улыбнулась Нина. - Я ведь теперь дежурный администратор, а тетя Маша кастелянша. Можешь с ней пошептаться, у нее тоже апартаменты есть.

Тетя Маша искренне обрадовалась Диме, повела в свою кладовую, расспросила обо всем, напоила чаем.

- Вот что, - сказала она, - у меня есть темная комната для белья, там диванчик. Поживешь пока, один, как король, а потом приглядишься, снимешь где-нибудь угол, все дешевле, чем в гостинице.

Дима долго лежал в темноте с открытыми глазами.  Он вспоминал, пытался анализировать перипетии прошедших  лет. Сон сморил его под утро. И приснилось ему, что  несет их  бурное течение.

Вот Леху отбросило в какую-то заводь, и бултыхается он там, и тяжело ему, рвет его бедолагу прямо в мутную воду.

Серега гребет к берегу, а там  его жена, пацаны и подают Сереге руки. А дальше стоит коттедж, только вместо шефа возле него Степаныч.

Но Диму водоворот несет все вперед, не давая вырваться из стихии, толкая его дальше, в неизвестность.

И выбора нет.

         Б А Р А Х О Л К А

Дима шел в разведку. Пока шеф уехал на несколько дней за товаром, у Димы было время оценить обстановку.

Будний  день еще только начинался, и разложившие товар продавцы ловили редких покупателей. За воротами рынка, чтобы не платить подати, стояли шеренгами пенсионеры и прочие перелетные торгаши. Товар их был обычно мелочный: колготки, перчатки, дешевая бижутерия.

Еще дальше от ворот примостились всевозможные кустари с вязаными носками, шитыми домашними тапочками, плетеными декоративными лыковыми лаптями, расписанными досками для кухни.

Отдельный ряд у «синяков», отличающихся от прочих похмельными физиономиями, и торгующих старым или свежеворованным со стройки хозяйственным барахлом.

И все это на легких складных брезентовых столиках, вешалках, на руках, на газетках по земле. Поэтому когда появляется милиция,  контролеры или бандюки,  табор быстренько сматывает свои манатки.

На территории рынка как в городе: улицы, переулки. В каждой палатке под брезентовой крышей изобилие товара с блестящими этикетками. Два шага, и ты из мира обуви попадаешь в мир бюстгальтеров, или  кожаных курток, или женских платьев. Если пройти по любой улице до конца, можно переодеться и преобразиться множество раз.

Отдельным кланом располагаются меховщики. В хорошую погоду их норковые, собольи и цигейковые шубы украшают заборы, и на покупателя здесь смотрят свысока, прикидывая «по Сеньке ли шапка»?

У шапочников тоже своя колония, и товар преимущественно самодельный, поэтому можно сделать заказ.

Недалеко от входа вдоль забора расположились торговцы коврами, паласами, обоями. Забор – прекрасная витрина для их объемного товара.

На перекрестках, мешая движению, расставляют свои объемные лотки продавцы кассет, веселя  и оглушая публику новинками эстрады. И чем дальше от центра рынка, тем беднее прилавки. На задворках, куда чаще бегают бесплатно облегчить нужду, чтобы не платить за туалет, выделено отдельное место «государству» Вьетнам. Там и сидят на корточках маленькие смуглые человечки, разложив свой товар кучками, и терпеливо ожидая  иногда забредающих к ним покупателей. И, надо сказать, редко кто уходит отсюда с пустыми руками: уж очень дешево все у вьетнамцев, хоть и помятое, но новое.

Контора рынка располагалась в крыле большого здания, под одной крышей с гостиницей и столовой. Дима заглянул в одну комнату, но там  парень в камуфляже с заспанными глазами сказал ему: «Рядом».

В соседнем кабинете было многолюдней. Несколько женщин за рабочими столами перебирали какие-то бумажки, а в углу мужички горской национальности играли в нарды. Увидев Диму, они прервали свое занятие, и один из них строго спросил: «Чего надо?»  Подумав, что они в очереди на прием, Дима объяснил, что ему надо место для торговли.  «Катя, это к тебе!» - распорядился мужик.

Женщина, пригласив Диму присесть, ненавязчиво поинтересовалась, какой товар, много ли его, на год или меньше арендуется место. По ходу разговора выяснилось, что цена на место зависит от его площади и расположения, купленную площадь можно сдавать в поднаем другим. Но в то же время место могут и отобрать за нарушения правил распорядка рынка, деньги, конечно не возвращая.

• А какие, например нарушения? – спросил Дима.
• А я вот, напрымэр, плюну на твоем участке окурок, а ты его не подберешь. Все – нарушение санитарного состояния! – вмешался горец, слушавший весь разговор.
• Ну, а какова все-таки цена места? – поинтересовался Дима у Кати, игнорируя реплики мужика.
• Официально по квитанциям она одна, но тут есть еще накладные расходы, - убеждала чиновница.
• На что накладные расходы?
• А чтобы ты не наклал  когда - нибудь в штаны и спокойно торговал, - вмешался опять чернявый.

         Со смутным чувством покидал Дима место разведки, а астрономические суммы, которые он записал на бумажке, еще предстояло переварить.

С шефом договорились так: он включает Диму в команду реализаторов, но со своим товаром, а значит и место и «крыша»  будет обеспечена. Посоветовал шеф и взять в счет оплаты пуховики, что только что привез к сезону. Он сказал, что этот товар попроще, демократичней, чем трикотаж, кожа или обувь,  и Дима согласился.

Утром у камеры хранения, подождав своей очереди у носильщика Эдика, Дима вместе с ним нагрузил пузатыми необъятными сумками тележку. Эдик взял с места в карьер и с криками «Разойдись», помчался по улочкам базара, ловко разъезжаясь с другими носильщиками.

Вместе с Эдиком они натянули на каркас брезентовые стены и крышу, и Дима принялся развешивать товар. Видя, как неумело и нерешительно все это он делает, к нему  подошла  соседка напротив.

• Новенький? Давай помогу. Ты  то, что  поярче и подешевле на видное место вешай, да приглашай покупателей посмотреть. А если уговорил померить, считай полдела сделано, чтобы втюхать. Цену, какую назначил хозяин, лучше не завышай: он узнает и сделает тебе клизму, потому что товар залеживаться будет, а деньги любят оборот. Торгуйся в пределах разрешенного: уступишь больше положенного – считай, отдал из своей выручки. Да что это я все о деле, тебя, небось, уже инструктировали. А меня зовут   Галина Анисимовна, - наконец представилась она. С открытым русским лицом, деловая, спокойная, она чем - то напоминала советскую колхозницу с плаката.
• Дмитрий.

Он обошел других соседей и познакомился. Справа был Николай Иванович, лет под пятьдесят, интеллигентного вида в очках. Как потом  выяснилось в многомесячном общении, работал раньше Николай Иванович на знаменитом, хоть и «закрытом» оборонном предприятии. Но за займы Запад потребовал конверсию. И захирела оборонка, и светлая голова ведущего конструктора не понадобилась. Сократили его, а он даже и не огорчился, потому что надоело без оплаты работать по полгода. Подался он на биржу, а там ему пособие регулярно и больше пол оклада. Только рано радовался: смекнуло государство, что к чему, и урезать стало пособия, да и платить с такими же задержками. Тогда по совету бывшего сослуживца и оказался Иванович на рынке. Вначале грузчиком прирабатывал, а потом приглянулся одной хозяйке, и взяла она его реализатором. Честнейший человек, да и в уме без всякого калькулятора считает: пригодилось высшее техническое.

Слева Иринка, бывшая школьница. Большеглазая, остроносая как птичка. Дружный был у них класс. Вместе с родительским комитетом на Новый год в зеленом лесочке возле школы целые представления устраивали с Дедом  Морозом и Снегурочкой, Бабой Ягой, лешими, разбойниками и неизменными подарками в конце веселья. На родительских машинах всем классом выезжали на отдых на речку, на базы отдыха. Позднее, став постарше, любили устраивать дискотеки. И «медляк» Иринка танцевала только с Виталиком. С ним и целовалась в укромных местечках. Но другая жизнь коснулась и школы. Появилась специализация. Было решено перетасовать все классы, поделить их на «сильные» и  «слабые». Хоть и была Иринка хорошисткой, но в сильный класс, почему-то, не попала. А сильным классам дополнительные занятия за оплату, лучшие учителя. В выпускной год все, кто имел возможности, кинулись на подготовительные курсы в вузы, родители искали репетиторов с гарантией поступления. Иринкина мать, связавшись с пьяницей, Иринкиным  отчимом и работая станочницей на заводе, не могла помочь дочери. Решали деньги. И Виталик оказался в университете, а Иринка на базаре.

А Галина Анисимовна и правда была колхозницей. Родилась и жила в маленькой деревне. С пятого класса в школу приходилось зимой бегать на лыжах за восемь километров. После семилетки безотцовщина заставила помогать многодетной матери, и Галина пошла на ферму дояркой. Вспомнил про нее председатель колхоза, когда его заобязали выставить команду на районную спартакиаду. И там, к удивлению всех, рослая  деваха на примитивных лыжах обогнала местных чемпионок. История точь в точь повторилась и на республиканских соревнованиях. Там в городе присмотрел  Галину толковый тренер. Понял он, что сила в девке отменная, надо только подшлифовать технику, да и лыжи, шмотки дать современные. И началась для Галины новая жизнь. Тренировки, сборы, переезды, гонки.

И загремело имя молодой российской лыжницы на чемпионатах Европы, Мира и Олимпийских играх. Как лось бежала она по лыжне, не оставляя шансов знаменитым скандинавкам, не говоря уже о прочих. Ей не было равных,  и медали множились, как и слава России. Неизменным оставалось одно - ее регулярные письма и посылки в маленькую деревню матери и сестрам.  Но всему приходит износ. Местные власти не забыли прославленную землячку: выделили ей в городе квартиру, подарили машину местного производства, помогли устроиться тренером. Только не получилось у нее с педагогикой. Не каждый это может. А жить то надо, да и матери помогать. Так и оказалась Галина Анисимовна на рынке. И мечта у нее появилась: заиметь, как некоторые ее подружки - чемпионки, свой фирменный магазин спорттоваров. В витринах медали можно свои вывесить на обозрение, кубки, награды всякие.

Первый рабочий день капиталиста Воробьева складывался пока неважно. По пустынной улочке базара гулял стылый, осенний ветер, и  Диме   стало прохладно. «Куплю сам у себя, наряжусь как манекен»,- решил он.  Выбрал самую навороченную куртку, с множеством молний, карманов и лейблом  «reebok” на груди, сходил к Галине Анисимовне посмотреться в зеркало и остался собой доволен:  на Джеймса Бонда смахивал больше, чем на пугало.

Тем временем возле его прилавка возникла парочка. Дама, по поводу получки, желающая приодеть своего мужа, так долго просматривала швы, подклад, отделку, находя все новые и новые огрехи, что Диме стало стыдно: какую туфту он гонит, и он готов был отдать куртку даром, чтобы прекратить позор. Но тут вовремя подоспела Галина Анисимовна, доказала, как женщина женщине, что лучше товара  не найти, и супруги удалились, отторговав положенную скидку и довольные покупкой.

Первый блин не скомкался, и Дима сказал соседке, что он ее должник.

Постепенно базарные улочки стали наполняться, и возле палаток началось оживление. Диме все чаще приходилось снимать с вешалки приглянувшуюся покупателю куртку, а если  того что - то не устраивало, подбирать вариант, вытряхивая запасы из сумок. При необходимости, когда клиент явно дозревал, нужно было бежать к соседке за зеркалом, чтобы обновку сличить с физиономией. И темп все нарастал. “Прямо как на стройке: кирпич – раствор – кирпич”, - подумал Дима.

Когда покупатель поредел, и Дима взглянул на часы, обеденное время давно прошло. Под ложечкой засосало. Кстати оказалась проходящая по улочке тетка с тележкой, покрикивающая: “Последние пирожки, еще горячее кофе!” Дожевывая что- то поджаренное, наверное, на солидоле Дима вспомнил, как хорошо было после сытного обеда поваляться на лежанке в бытовке, побазарить с мужиками или поиграть в карты: обеденный перерыв на стройке – закон.

К вечеру, занявшись бухгалтерией, Дима выяснил, что поторговал неплохо. Вот только сальдо с бульдо не сходилось – одной куртки не хватало. Он еще раз пересчитал все остатки, но напрасно. Пришлось обратиться за помощю к Галине Анисимовне.

• Ты сколько раз прибегал ко мне за зеркалом? - спросила она. – Так что не удивительно, что одна куртка уплыла, могло быть хуже. Если стал торговать – держи ухо востро. Особенно смотри, когда компанией приходят. А цыган сразу гони.

Тут подскочил на своей телеге Эдик. Они свернули палатку, сложили товар, и оттарабанили его в камеру хранения.

Ночью, сидя на диванчике в темной комнате, пересчитав свои записи еще раз, Дима убедился, что заработок его за день составил ноль. “ Ну что ж, будем считать это бесплатной практикой. Кстати, и добротой тети Шуры нельзя пользоваться до бесконечности», - решил он.

На следующий день по примеру некоторых торговцев он тоже вывесил у своей палатки табличку “Сниму жилплощадь”. Сбегал на соседнюю улочку и купил зеркало для примерки. Подошла Иринка и сказала, что у  бабушки ее есть квартира, но живет она все лето на садоогороде, а зимой ездит в Самару и Воронеж гостить у детей и возиться с внуками. Пенсия у нее маленькая, и она не прочь сдать комнату. Правда она сдавала уже это жилье двум студенткам, но когда вернулась через два месяца, то  увидела на столбах у трамвайной остановки и во дворе свой телефон, написанный огромными разноцветными цифрами. С прыгающим сердцем и заплетающимися ногами досеменила бабуля до своей квартиры, ожидая пожарища или погрома. Но дверь была цела. Открыли ей какие-то незнакомые помятые девицы, потом появились полуголые мужики. Бабушке стало совсем плохо. Она попросилась к соседке Нюре. Та вызвала “Скорую”, позвонила на сотовый Иринке.

Вечером Иринка с матерью в присутствии участкового освобождали квартиру. Молоденький милиционер о чем – то перешептывался с квартирантками, грозил бабушке наказанием за организацию притона, потом созванивался с кем – то, и, погрузив девиц с вещами на свою служебную машину, увез их на новое пристанище. Иринке пришлось вернуть девицам деньги, так - как те бабушке заплатили вперед.

После обеда, когда на базарной улочке стало свободно, подошли знакомые ребята горской национальности.

• Ну, как дела? Нэ обижает кто? Если что – скажи, шеф твой велел присматривать. Хочеш яблочку? - спросили они, и пошли вразвалочку дальше, доставая из разбухших карманов курток яблоки и жуя их.

Суббота и воскресенье выдались сумасшедшими. Переполненные троллейбусы, автобусы и трамваи выплескивали все новые порции народа. Казалось, весь город, закончив дачный сезон, устремился теперь на рынок, с чадами и домочадцами. Выручали  рядом с рынком пристроившиеся и еще не успевшие смотаться в теплые края, лунапарк и зверинец.  Часть людей отправилась туда, где можно было до посинения кататься на каруселях или смотреть нахохлившихся от холода зверей.

Улочки и переулки рынка были наполнены под завязку. Толпа напирала на прилавки, сдвигая их, лилась двумя потоками в противоположных направлениях, и заинтересовавшийся покупатель выныривал из потока и прилипал к нужному прилавку.

Товар Димы шел бойко: шеф не обманул, в предзимье теплые куртки были нарасхват. Дима уже особо не рядился, включив на полную мощность боковое зрение – лишь бы не растащили. Меряли прямо в палатке среди вешалок и сумок, отчего толчея еще больше усиливалась.

В воскресенье вечером Дима обнаружил, что сумки пустые. Надо было идти на поклон к шефу.

Шеф был озабочен.

• Понимаешь, Дима, я все еще не выпутался. Большие деньги нужны для оборота. Отторговался ты не плохо, да только мизер это. Придется искать мне партнера, как нынче говорят инвестора. А ты готовься к самостоятельности. Товар я тебе теперь дам с учетом моих расходов, да и за место придется рассчитываться, - резюмировал он.

Мороз ударил внезапно. Ветер кружил на лужах и асфальте колючие снежинки, трепал брезент палаток. В такую погоду - какой дурак попрется на базар?  Покупка дело добровольное. «Эх, хорошо бы сейчас в бытовку, к жаркой буржуйке»,- с тоской подумал Дима, натягивая капюшон на голову.

Тут подскочила  Иринка.

• Дима, пойдем за  наших,  футбол гонять! Пойдем, пойдем, - тянула она его за рукав, -  а Галина Анисимовна тут присмотрит.

В конце улочки, где немало палаток пустовало, и развернулась игра.  Шустрые парни с соседней улицы теснили Иринкину команду. И видавший виды мяч то и дело пролетал мимо ее растопыренных рук. Дима подключился к игре, но так как в их команде были одни девчонки, пришлось крутиться и за  стоппера, и хавбека и бомбардира. Пригодилась интернатская школа и турниры «Кожаный мяч». Через десять минут он уже вспотел, но продолжал гоняться за мячом под визг девчонок, сталкиваясь по  мужски с парнями и  шутя с девушками. Ему нравилось чувство коллективизма, рождающееся здесь, которого ему так не хватало в последнее время, нравилось ощутить чье-то плечо, разделить общую мимолетную радость, быть кому-то нужным.

• Ну, ты даешь! – удивлялись парни, когда он влепил  им пару банок с ходу. – Приходи еще.

А потом они командой пили чай в столовой, свободной в связи с ранним часом, и болтали ни о чем. И Диме было хорошо.  Иринка строила ему глазки и прикалывалась, как над новичком.

К вечеру пришла заплаканная Люба и рассказала страшную весть. Она была на работе, когда загорелся их дом. Первым проснулся от дыма братишка Кирилл, но ничего не было видно, дыхание перехватывало, его рвало, и он закричал «Мама!» Материнский инстинкт пробудил пьяную Валентину Петровну, и она выползла на улицу. Отец спал в дальнем закутке, а в доме уже все трещало. В морозном воздухе дым виден высоко, и пожарные приехали быстро, но долго возились с обрезанием электропроводов, прежде чем начали тушить. Поливали больше соседние дома для профилактики. Когда справились  с огнем, тогда и достали Юрия Васильевича. Мать все лежала на мерзлой земле и ждала мужа. Вместе их и увезла «Скорая» в ожоговое отделение. Тогда братишка прибежал к Любе.  

Свернув торговлю пораньше, Дима с  Любой поехал в больницу. Отделение находилось на первом этаже, по – видимому, для того чтобы легче было транспортировать пострадавших. Отдав куртку и шапку Любе, сделав                                                                                                                                                                                                                          физиономию заблудившегося в коридорах, Дима рванул вперед. В палате «Реанимация» он узнал  Юрия Васильевича только потому, что в отличие от других, он не был укрыт прозрачным пологом из пленки.

• Эх, ядрена мать! Как же мне седня на завод? Да и квартира теперь накрылась, - прохрипел он почерневшими губами, глядя замутненным взглядом  на Диму. Валентина Петровна как верная жена лежала рядом под пологом, она была без сознания.

Прибежавшая медсестра вытолкала Диму из палаты, а потом заведующий отделением, седовласый и спокойный, сказал им, что обожжено у обоих родителей около восьмидесяти процентов кожи, а аппаратов искусственной почки на всех не хватает. Люба пыталась узнать, какие есть надежды, но врач сказал, что сделают все возможное. Дима, как медик, знал, что это приговор: через  несколько дней начнется общее отравление организмов, подорванных к тому же ранее регулярным злоупотреблением.

Они жили не очень долго и совсем не счастливо, но умерли в один день. Хоронили родителей Любы прямо с пожарища. Во дворе с трудом поместились два покойника и многочисленные провожающие. Завод помог с  гробами, транспортом, железными памятниками. Помог и с жильем. Вместо ожидаемой многими годами квартиры, дети Юрия Васильевича и Валентины Петровны, проработавших на  родном заводе многие десятки лет, получили комнату в бараке с печным отоплением и удобствами на улице.

          Единственной ценностью, что осталась от пожарища, была Домовая книга, почерневшая и обгоревшая по углам. Она словно чубайсовский ваучер давала призрачную надежду на нормальное будущее, тем более что в этом бараке никаких прописок не существовало, и брать квартплату за такой «хлев», по-видимому, стеснялись.  Теперь единственным видом  на жительство Любы и ее брата была эта Домовая книга, хотя сам дом представлял собой груду обгорелых развалин.

Несуразица была в том, что стены барака оказались кирпичными, и небольшая каменная печка не могла обогреть жилище, так как все тепло поглощали стены, становясь только мокрыми. К тому же соседние комнаты пустовали, были без стекол в окнах, и температура в них равнялась уличной. Маленькой отрадой было то, что внизу постоянно жил Тимофеевич.

Он слыл легендой этого барака. Уже лет тридцать, после того, как молнией сожгло его дом, Тимофеевич был временно помещен в этот переселенческий фонд, тогда еще существовавший. Советская власть обещала помочь. Шли годы. Менялись правители. Тимофеевич сделал за эти времена много кругов по разным кабинетам чиновников. Вначале его обнадеживали, потом просили подождать.   Когда он уже всем изрядно надоел, ему доказали, что дом был его частной собственностью, а раз так – то и заботиться о ней он обязан был сам. И никто ему сейчас ничего не должен. Устал к старости Тимофеевич, угомонился, но так и не смог понять, как он мог справиться с той проклятой молнией.

Люба была подавлена. Она то тихо бродила по пожарищу, собирая уцелевшую кухонную утварь, то безвольно стояла посреди пустой комнаты в бараке. Диме пришлось на время закрыть свою «лавочку» и подключиться к ее заботам. Недорогая мебель и постельные принадлежности, кой – какая одежда и обязательный телевизор,  тем не  менее,  пробили заметную брешь в бюджете Димы. Оставалась проблема дров. По первому белому снегу было  хорошо видно, как растаскивались и исчезали с пожарища обгорелые бревна и доски. Печи частного сектора вокруг требовали пищи, и почерневшие развалины таяли.

Тогда Дима, вместе с  малолетним Кириллом начали сами разбирать остатки, складывать их в штабель и перевозить на новое жилище. Вечерами в бане, истопленной сердобольными соседями, смывали с себя дегтярную черноту.

Кирилла отыскала в бараке классная руководительница, сказала, что поможет с учебниками, уговаривала, и он дал слово снова ходить, теперь  ездить, в школу.

Шеф после очередной беседы с Димой огорчился.

- Да ты, братан, - банкрот. Разочаровал меня. Где ж твоя прибавочная стоимость по Марксу? Это называется - проедание. Что ты теперь намерен делать? Нужны деньги – оборотные средства. Давай ищи где-то: занимай у родственников или знакомых, продай или заложи, если есть что, возьми кредит. Я могу подсказать один коммерческий банк, но проценты там берут бешеные. Зато никаких поручений, только прописка местная нужна. А с должниками у них служба безопасности разбирается и убытков не бывает. Рисковать надо. В бизнесе без этого нельзя пробиться выше. Ты же знаешь затертую пословицу, что кто не рискует – тот не пьет шампанское.

Пошел Дима посоветоваться к Николаю Ивановичу. Базар уже закрывался, и Эдик со своей телегой уже толкался между рядами. Налетела Иринка, обрадовалась, расспросила, как ему живется на новом месте, у ее бабушки. Сердечно за руку поздоровалась Галина Анисимовна.

С Николаем Ивановичем они уселись в столовой за пивом. После долгого разговора Диме стало ясно: чем больше оптовая партия товара – тем больше навар, и если ты берешь шмотки прямо от производителей без посредников, тем дешевле они. Сам Николай Иванович ездит в Китай, в Поднебесную или к черту на кулички, там Бог со скидкой отпускает. Здоровье, правда, надо иметь железное тяжеленные сумки таскать, да мужики справляются. На днях Николай Иванович снова едет туда. Может в кампанию взять с собой и Диму.

Лежа на старом бабкином диванчике в своей комнате Дима вспоминал, по совету шефа, своих родственников и знакомых.

Первых у него не было, вернее он о них ничего не знал. Став постарше и учась в школе - интернате а затем в медучилище, Дима ходил в Детский дом, в котором воспитывался, интересовался в ЗАГСе. И выяснилось, что нашли его завернутым в одеяло на крыльце этого Детского дома, а так как он не кричал, а только икал от холода, собирая губы в трубочку, словно ища грудь, да поглядывал черными глазками, уборщица, что приходила по утрам, принесла подкидыша  и сказала: «Вот к вам воробушек прилетел». Отсюда и фамилия возникла. А так хотелось Диме узнать свое генеалогическое дерево. Но получается, что он упавшая от него шишка. Семя, из которого может начаться новыи саженец.  А может и засохнуть.

 Из знакомых  никто в новые русские не годился. Только «в старые пролетарские». Оставался один вариант – в банк. Для этого нужна была прописка, так как из общежития его  выписали.

На следующий день Дима и Люба поехали в паспортный стол. Домовую книгу обернули чистой бумагой, чтобы обгоревших краев не было видно. Строгая лейтенантша полистала книгу, куда то позвонила, просекла ситуацию и сказала: « Прописать не можем, так как жилищные условия там отсутствуют. Обратитесь, пожалуйста, к начальнику».

Тут как черт из табакерки появился бравый майор, взял Любу под руку и увел в свой кабинет.

- Ну что там? – поинтересовался Дима, когда через полчаса Люба появилась в коридоре.

• Убеждал, что Домовая книга без строения ничего не стоит. Если будут сносить улицу, то квартиру нам не дадут, так как мы с Кириллом там не живем. И, вообще, сносить там никто не собирается, и майор предлагает продать ему эту землю. Он будет там строить коттедж. Очень выгодно: все коммуникации рядом.

          Бабушка Иринки Прасковья Даниловна была на каникулах. Вернее на каникулах были ее   внуки, а бабуле дали отгулы, и вот теперь она у себя дома протирала пыль, ходила в церковь, смотрела телевизор.

Ей нравился  квартирант, приведенный Иринкой: скромный, чистоплотный, парней и девок не водит. Повесил ей полочку для икон, отремонтировал дверку комода.  Мать Иринки, появившись внезапно через неделю после вселения  квартиранта, провела шмон в его комнате, благо она не запиралась, но не обнаружила главного порока своего сожителя: бутылок из- под водки или какой–нибудь  бормотухи, удивилась сохранности одеколона на тумбочке, и после этого не появлялась.

У бабушки же была своя тайная надежда. Она видела, как хорошела, наливалась молодым женским соком Иринка. Выпирали груди из-под  кофточек. Да и к двадцати годам уже. Раньше в ее пору  рожали вовсю, да не по разу. А так ведь и испортится девка на своем базаре. Ходила бабушка смотрела, как они там на морозе греются: курят поголовно, рюмочками взбадриваются. Не замечала, правда, этого за Иринкой, но видела, как розовели ее щечки, вихляла  попка, когда она сталкивалась с Димой на кухне. Нравилось, когда они вместе пили там чай с  вареньем и о чем–то беседовали, нравилось, когда они смотрели видики в его комнате и хохотали, нравилось, что он всегда провожал ее, если Иринка засиживалась до темноты. Поэтому, когда Иринка попросила прописать Диму, Прасковья Даниловна долго не сомневалась. Она уже давно оформила завещанием свою квартиру в наследство самой обездоленной из внучек Иринке, а эта прописка, надеялась она, может, свяжет еще одной ниточкой их двоих. И, когда через несколько дней появились два прилично одетых  молодых человека, представивлись Димиными друзьями и спросили, кем Дима приходится бабушке,  Прасковья Даниловна  по старушечьи схитрила, сказав, что он ее внук.

Банк занимал первый этаж какой-то фирмы. Стеклянные двери. Секьюрити на входе. Оформление пропусков. Диваны для ожидания в фойе, журналы на столиках. В маленькой комнатушке кредитного отдела у Димы изучили паспорт, заставили заполнить какие-то бланки, и сказали прийти за ответом через пару дней.

Он попросил в долларах. Так вот почему их называют зеленью, понял Дима, разглядывая иностранную валюту впервые. Кроме бородатых или с буклями президентов в овальных рамках, все остальное было в зеленом, особенно ярко печати и номера.  И эти баксы заполонили весь мир. Они признавались твердой валютой и с удовольствием принимались в любом супермаркете или грязной торговой палатке. И почему наши рубли обозвали деревянными? Может потому, что их строгают в неограниченном количестве при потребности из бесконечной русской тайги?

Три месяца конструировал шубу для своих многочисленных драгоценностей великий комбинатор Остап Бендер. Дима справился за вечер. Пренебрегая английской пословицей о том, что все яйца нельзя класть в одну корзину, Дима пришил два потайных кармана к трусам. В один положил баксы, в другой - наши, а дорожные в бумажник пиджака.

Команда подобралась проверенная. Верховодила хозяйка Ивановича, это она разрешила, чтоб Дима прибился к их стае. Два купе были откуплены заранее, чтобы никого посторонних не было. Скинулись на дорожное пропитание и какие–то накладные расходы. Иванович проинструктировал Диму, что обязанностью мужиков помогать женщинам: грузить и выгружать неподъемные баулы, да еще на границе все вопросы утрясает хозяйка.

Когда поезд тронулся, и все разместились, женщины организовали застолье. Все было по-дорожному, но шикарно и в избытке, особенно бутылок. Задерганная проблемами, которые остались в городе, мелкая купеческая братия сейчас расслаблялась. Разговоры становились все громче, признания все откровеннее. Матом крыли засранцев конкурентов, жадных инспекторов, ненасытных чиновников, беспредельщиков бандитов. Под этот гомон и под стук колес и заснул Дима на своей верхней полке, прижимая «корзину с яйцами».

- Ну, вставай, кустарь одиночка, чай пить, - пробудил Диму голос хозяйки. Все уже были за столом. Здоровье у некоторых после вчерашнего было неважное. Хозяйка посадила Диму рядом с собой, подкладывала бутерброды, наливала в стаканы, ненароком подвигалась бедром, тепло которого ощущалось сквозь халат.

-  Мне Иванович рассказывал про тебя, да и сама я вчера увидела, что ты не падкий на выпивку. Может, подружимся. Брось ты эту самодеятельность –переходи ко мне на работу. Есть у меня для тебя место. Я женщина спокойная, справедливая, хоть и поговаривают, что есть у меня одно слабое место, но это не всех касается, - и она, хихикнув, незаметно ущипнула его в интимное место.

 Целыми днями, перекуривая в коридоре, глядя вначале на Уральские горы с немногочисленными туннелями, потом на Сибирскую тайгу Дима с Ивановичем вели разговоры за жизнь. Устраивает ли их теперешнее положение? Куда ведет дорога, на которую они теперь вступили?

          - Ты понимаешь, - говорил Николай Иванович, - вот был я в этом КБ, и был не последним спецом. И зарплата была мизерная, и на картошку гоняли как школьников. А потом и вообще заказов не стало и домой стало стыдно приходить, жрать у жены требовать. Но все равно, я чувствовал себя человеком. Я знал, что если я не решу эту техническую проблему, то прибора этого не будет, а пока кто- то другой придумает что-нибудь подобное, то время уйдет, и изделие, а ты же знаешь, чем мы занимаемся, полетит в космос гораздо позднее. Мне было интересно. Я чувствовал, что я расту. Мой котелок варит кашу все лучше. А сейчас что? Любая тетя Мотя справится на моем месте не хуже.

         - Но сейчас тебе не стыдно садиться за стол, и семья не бедствует, - возражал Дима. -  А почем знать, может, и ты здесь откроешь свой талант. Будешь как Бил Гейтс.

         - В мои годы уже ничто не открывается вновь, только геморрой. Я человек уважающий точность. Так вот по исследованиям только три процента людей имеют задатки коммерсанта. А нас сколько миллионов торгашей расплодилось по тысячам базаров огромной России? Где, в каких цивилизованных странах ты видел столько базаров? Только в Африке и Латинской Америке, да и то там продают на них только фрукты и сувениры.

-  И у нас исчезнут эти тряпочные барахолки. Чуть отступит бедность, и не захочет народ на виду у всех трясти кальсонами, меряя обновки. Он пойдет в магазинчики, бутики, пусть там будет и подороже, зато уютно.  А я к тому времени, подхватив на морозе и ветрах страшенный радикулит, получу инвалидность или пойду в сторожа, а если повезет, то слесарем в бойлерную греть свои больные телеса.

- Но в тех же Америке и Европе очень много среднего и мелкого бизнеса. Он и людей кормит и содержит  государство.

- Россия не Европа. Она – Азия. У нашего человека свой менталитет. Ему царь нужен, на худой конец – президент или хозяин. Захапал во время дикой «прихватизации» на халяву нувориш огромный кусок природных  богатств, между прочим общенародных, то есть и наших с тобой,  и давай нефть или металл за границу гнать да в западные банки миллиарды складывать, да виллы, дворцы, яхты, футбольные клубы покупать. Нет чтобы сотню- другую станков купить, чтобы у русского мужика рабочее место было. А чтобы иммунитет от решетки был, поедет этот крез в какой- нибудь олений или заполярный край, пообещает людям повернуть туда теплое течение Гольфстрим и выдать каждому новую малицу к зиме, и народ рад, что вспомнили его,  заботятся о нем. Вот он новый царь, а раз нельзя – то тогда Президент Заполярья. И на выборах единогласно «за». А если президент избранный народом - то лицо неприкосновенное. И живет этот слуга народа на своей вилле в заморской стране. А когда по метеосводкам позволяет погода, садится он в персональный самолет и летит в свое царство, то бишь в республику, президентом и хозяином которой является. И встречают его у трапа хлебом- солью, и все радуются. А на короткой встрече с активом, он обещает платить долларами за каждого олененка нового приплода, чтобы не уменьшалось стадо, и народ опять радуется. Поэтому у нас  только крупный бизнес. Олигархи, монополии. А мелкий и средний пока только в утробе. Зачали его, и не известно, что родится. Может выкидыш будет. А русскому человеку и так хорошо, пока президент или хозяин есть. Вот только население все уменьшается, зато количество бомжей увеличивается.

- Послушать тебя, Иванович, так хоть сейчас на встречный поезд да назад. Я тут пыжусь, бабок подзанял, думал закрепиться в вашем хозяйстве. Неужто дурней других или слабак? Все равно ведь жить и пахать где-то надо. Твоя хозяйка вон процветает, Галина Анисимовна шустрит, в люди выбивается.

          - Ты Дима еще молодой, у тебя, может, что и получится. Но ты пока не изучил всей этой кухни, не успел. Понимаешь, натуру тут надо иметь особую: нюх на поживу, зубы и локти, а главное быть махинатором. Ты знаешь, сколько налогов положено по всем инструкциям на прибыль? Больше, чем сама она, родимая. Так что не схимичишь – разденут. А остальные прихлебатели? Их ведь тоже содержать надо. А ты слишком честный, совок, как теперь говорят. Тяжело тебе будет. Ну да ладно. Запугал я тебя, а может на пользу. Пойдем, опрокинем по соточке, да на свои полки, силы копить перед встречей с китайцами да баулами.

   Стучали колеса, посапывали отдыхающие челноки, а Дима, взволнованный доводами Ивановича все смотрел на однообразные заснеженные, лесистые увалы Сибирской тайги, и искал для себя ответы. Куда несет его жизнь? Потянет ли он ношу, которую собрался взвалить на себя, не запутается ли он в этих сложных сетях? Когда он найдет тот единственный, предназначенный только ему путь?

Небольшой автобус на пограничном пункте притормозил. Хозяйка, собрав все паспорта, вышла и через полчаса вернулась с молоденьким офицером. Тот, визуально взглянув на каждого и вернув документы, подмигнул хозяйке и исчез. Уже в сумерках высадились у двухэтажного дома местной гостиницы. Наскоро перекусив, все улеглись отдыхать: назавтра предстоял трудный день.

         - Мы поедем за своим товаром в другой город, а твой в избытке здесь имеется. Не потеряешься: тут русских полно, да и китайцы все по- нашему лепечут. Калькулятор только не забудь, а то баксы в юани да рубли заплюхаешься переводить. Да смотри, не лопухнись где-нибудь. А вечером здесь же встретимся, и домой махнем, – наставлял Иванович Диму.

Первое, что бросилось Диме в глаза, когда он вышел из гостиницы, были китайцы, сидевшие на корточках вдоль здания, прислонившись к завалине. Удивило его, во-первых, то, что все они были одеты странно легко: в рубахах навыпуск или в безрукавочках, залатанных и засаленных, без головных уборов, хотя кругом островками на земле лежал снег. Во-вторых, они были какие-то малорослые, с  прокопчеными на солнце и ветру сморщенными лицами.  Только группа российских челноков появилась на крыльце, аборигены мигом вскочили и окружили  их.

          - Колефана, колефана, - теребил  Диму китаец неопределенного возраста,-  сьто покупать будем, сикоко? Я всё знаю: где холёшо, дёшево. Пойдем, колефана.

Дима огляделся, и, увидев, что все его земляки в окружении местных отправились в город, тоже пошел за своим проводником. Дима не опасался китайца - слишком щуплый, посиневший от холода, какой-то жалкий даже, и пальцев некоторых нет, причем культяпки так грубо зашиты, оценил Дима как бывший медик.

Городишко был маленький, собственно это был сплошной базар: сразу же от гостиницы шли палаточные ряды с развешенным товаром, и китайцы с призывами «Товалиса! Товалиса!» заманивали к прилавкам.  Товар был разный, начиная от верхней одежды и кончая бельем, ковриками и циновками с драконами, всяческой сувенирной мелочью. Но преобладали зимние пуховики, те, что и были нужны Диме: видимо этот городишко специализировался на их производстве.

Дима несколько раз останавливался, пытался  посмотреть, что за вещи, даже выяснял цену в долларах и рублях, но его сопровождающий тут же по-своему  начинал кричать на продавца, размахивая рукой с культяпками, и продавцы отворачивались от Димы и переставали с ним разговаривать. «Колефана, колефана»,- тянул китаец Диму дальше. - «Я знаю, где холёшо, дёшево.

    Остановились они уже на окраине базара.  «В таком месте у нас только вьетнамцы торгуют», - подумал Дима.  Еще раньше он обратил внимание, что возле каждой палатки сидят на корточках несколько мужиков - китайцев. Вот и здесь их было около десятка.  «Что они тут делают? Охраняют хозяина? А не настукают мне сейчас по кумполу, да выпотрошат «яйца из корзин»? – мелькнула мысль у Димы.

    Но хозяин палатки заулыбался, поклонился покупателю. Потом он о чем- то потолковал с гидом  и начал показывать товар. Куртки были действительно хорошими: сшитыми из плотного материала, добротно. А главное    по последней моде: мужские   « А ля янки в Афганистане», а женские  с отороченными искусственным мехом рукавами и капюшоном. Цены тоже получались ниже  тех, что встречались по дороге. А с рынком на Урале и сравнивать нечего.

    Ударили с продавцом по рукам. «Что-то и у этого пальцев дефицит», - удивился Дима. Упаковки были приготовлены, и Дима быстро сверил  их количество. Только раз возникла заминка, когда Дима, отвернувшись в  брезентовый угол палатки, доставал из трусов деньги. Китайцы у палатки что-то засуетились, и Дима инстинктивно приготовился получить по  бошке и защищаться, но все обошлось. Цифры на калькуляторах совпали, и зеленые президенты, далекие посредники из США, перекочевали в широкие штанины хозяина лавки.

   Так вот для чего, оказывается, околачиваются эти мужики с утра до вечера возле палаток. Только сделка состоялась, гид с важным видом дал команду, и дюжина щуплых китайцев мигом  навьючила на себя все Димины баулы с товаром. « Это же кули, - вспомнил историю Дима, -  и это сегодня будет их  заработок, который они принесут  семье». Гиду он отдал столько, сколько тот запросил. Китаец сам рассчитывался с грузчиками.

     Обратная дорога домой в Россию запомнилась только перетаскиванием   огромных баулов и тюков, своих и чужих, с последующей сортировкой и бесконечными пересчетами. Купе запирали на ночь наглухо. Балагурство кончилось: все уже мысленно были там, на рынке. Жребий был брошен – пан или пропал, выгадал или пролетел.

    Тревожные предчувствия всколыхнулись у Димы, когда он сдавал свой товар в камеру хранения. Приветствовавший его носильщик Эдик был в куртке копия той, что лежали в баулах Димы. Более того, Иринка, обрадовано налетевшая на Диму, была в той же униформе только женского варианта с опушением.

       - Где взяла? - только и спросил Дима, теребя ее за бока.

       - Да вон, у вьетнамцев. Дешево и сердито.

Дима тут же обежал весь рынок, но конкурентами оказались только вьетнамцы. Цены у них были терпимые.  Дима мог просить и больше, так как стоял на бойком месте, да и по расходам он пока был в плюсе. Не давала покоя ему главная мысль: как узкоглазые сумели опередить его, много ли товара привезли? Пошел на хитрость. Вечером, взяв с собой пару «пузырей», отправился в общежитие, которое арендовали вьетнамцы.  С  главой их диаспоры Фамом после беседы на кухне под маркой закупить у них партию курток, которые сегодня видел, Дима выяснил у доверчивого вьетнамца, что курток они могут продать сколько надо, так как втихаря, по договоренности с директором профтехучилища в  учебном цеху шьют эти куртки приехавшие  сюда с родины  соплеменники Фама. А чтобы не засветиться - там же в цеху и живут, а на улицу выходить им запрещено. И на товар  уже заказов много, так что желающим надо суетиться. Хороший вьетнамец Фам и все его соплеменники тоже, только что это им на своей родине не живется?

Понял Дима, что пахать надо круто. Как по аккордному наряду на стройке, когда сроки давят. На работу он приходил теперь первым, и заспанный Эдик  вяло катил свою телегу по пустынным улочкам рынка, а увозили они баулы , когда уже дворники выходили пылить метлами. На обед в столовую Дима перестал ходить, и пользовался тем, что предлагали бабки – лоточницы: чай с пирожками.  От Иринкиных  приглашений играть в футбол он отказывался.

Товар шел хорошо, но, чтобы не сплавить покупателя к вьетнамцам, цены пришлось подрезать. Каждый понедельник Дима шел в банк и расплачивался за кредит. Платил часто досрочно, но проценты брали всегда за полный срок: так было по подписанному договору. Не было претензий к Диме и со стороны хозяев рынка и лиц горской национальности. Он укладывался по времени, и даже не огорчился, когда на соседней улочке обосновался парень с курточками предприятия «имени Фама». Но тут его ждал новый удар. Когда по просьбе покупателя показать ему другую куртку, Дима вскрыл очередной баул, то обнаружил, что верхняя куртка оказалась без рукавов. Отложив ее в сторону, он достал другую, но та тоже была безрукавой. И так все в этом бауле. Тогда он вскрыл следующии баул. Потом еще один. И пот полился по его лицу. Он почему–то вспомнил хитрые глаза с прищуром и культяпистые пальцы китайца.

Заглянувшая  к Диме под вечер Иринка обнаружила его сидящим посреди кучи разбросанного товара с неподвижным лицом и молчащим на все ее вопросы. Обеспокоенная она сбегала за Николаем Ивановичем. Тот  бегло осмотрел  куртки, схватился за голову и сказал: «Это я, я виноват, что оставил его там одного».  На все попытки растормошить Диму, тот отбивался, говорил что–то невразумительное. Тогда Иринка нашла Эдика, с ним она уложила товар в сумки и увезла в камеру хранения. После чего  свернула и свою торговлю. Ничего не понимающего Диму она за руку как ребенка увела к бабушке, раздела и уложила на кровать.

Дима лежал, повернувшись лицом к стене. Он молчал, когда хлопотливая бабушка предлагала ему поесть, молчал, когда вечерами после работы заходили к нему Иринка и Николай Иванович. На третий день обеспокоенная до изнеможения Прасковья Даниловна  вызвала к нему участкового врача. Та, едва взглянув на больного, позвонила в неотложку. Два санитара, нахлобучив на Диму куртку и шапку, взяли его под руки.

                 М А Л И Н А  

Дима корчился в судорогах, изгибаясь в неестественных позах. Иногда, приходя в сознание, он чувствовал, как словно раскаленные иглы пронзали его, как напряглись все мышцы, стараясь облегчить это состояние, занять более удобное положение тела. Но впившиеся в руки и ноги ремни мешали этому. И только затылок бессильно хлестал по клеенке изголовья.

Очнувшись очередной раз он увидел возле себя медсестру со шприцем, и после укола ему стало легче. Светало, и сквозь зарешеченные окна   пробивалось позднее зимнее утро.  Кроме металлической кровати, к которой он был привязан, в комнатушке ничего не было, да и не уместилось бы.  

«Как у нас в карцере школы- интерната», - подумал Дима.  Вопреки всяким инструкциям, и в тайне от многих либеральных педагогов,  директор интерната вместе с военруком практиковали такой метод наказания, как карцер. Нахальным неслухам, от которых плакали училки, или частым бегунам, которых ловили потом по всей стране с милицией, «Капрал», как прозвали директора, определял своим решением срок, и приговоренный оказывался в карцере - маленькой  клетушке,  где не было ничего, кроме деревянных нар и ведра в качестве нужника.  Кормили раз в день: два куска хлеба и воды.  Обычно на третий день все  заключенные сдавались. Колотили кулаками в дверь, звали директора и со слезами на глазах, чаще всего притворными, просили прощения и клялись, что будут паиньками. Если этого не происходило, появлялся военрук и помещал виновного в «стояк», так называлась каменная ниша с железной дверью в этом же карцере. Изуверство состояло в том, что размеры этой ниши позволяли только стоять, и даже присесть на корточки было невозможно: коленки упирались в железо двери. Простояв  ночь, утром пацан падал, так как обессиленные ноги не держали его. И сдавался обязательно, правда, вместо слез в глазах, иногда сверкали звериные искорки.

Дима посмотрел на синюю пижаму, которая была надета на его голое тело. Скосив глаза, увидел какое-то копошение на ней, а потом разглядел: да это было послание из его интернатского детства -  по обшлагу неспешно шествовала породистая вошь. Видимо, ей здесь было тоже вольготно.

Приятная истома все больше обволакивала Диму. Как хорошо ему здесь, как в детстве. И даже ремни на руках и ногах тоже хорошо. Может так и надо. Ведь, если не дергаться, то их и не чувствуешь. А зачем дергаться? Куда? Надо, чтобы было покойно, и больше – ничего.

Его разбудил  разговор.

     - Ну что, как он? Наверное, для первого раза ему хватит одного шока? – спрашивал начальственным тоном мужчина средних лет в белом халате.

          - Да.  Он вел себя адекватно, - отвечала ему пухлая дамочка врач.

          - Тогда переводите его в общую палату.

Появившийся позднее санитар расстегнул на Диме ремни, взял его, не держащегося на ногах, под руку и как пьяного перевел по коридору в другую палату. Кроватей здесь было много, и на всех лежали, свернувшись комками, люди в разноцветных пижамах. Все были в отрубе, и на Диму никто не обратил внимания.

Слабость была во всем теле неимоверная, словно позвоночника и мышц не существовало.   Тошнило, но  голова уже начинала соображать. Дима осмотрел палату. На окнах тоже решетки, железные кровати наглухо прикреплены к полу, а тумбочек  и стульев нет. А самое главное, что и дверей в палате нет, и каждый, кто идет по коридору, видит, что в ней делается.

Под вечер некоторые сомнамбулы зашевелились, присели на кровати, поползли в коридор. Знакомый санитар пришел и растолкал остальных на ужин. Дима привстал, голова кружилась, но ноги уже держали, и он поплелся за остальными.  В коридоре за столом на посту сидел очередной санитар, и обозревал все пространство. В столовой поварихи усадили новенького, и выдали ему каши и компота, а когда он отставший от всех, остался в столовой один, принесли еще добавки. Но он сказал: « Спасибо» и встал. Сестра – хозяйка позвала его в свою кладовку и сказала, что если у него есть ценные вещи или продукты, то он может сдать их ей на хранение. Но у Димы ничего этого не было.

После ужина жизнь в палате оживилась. Кто- то отправился в туалет на перекур, к другим пришли посетители, и санитар сопровождал пациента до вестибюля, где выяснял, кто пришел к подопечному, читал краткую инструкцию, что можно давать больному, а что категорически нет.  В вестибюле стояли топчаны и столы, на которые пришедшие выкладывали снедь и кормили болезных. Те, в свою очередь, слезно умоляли забрать их отсюда, или наоборот орали, что не то им принесли пожрать, и что они разгромят эту надоевшую им  багадельню.

Когда Дима оказался в этом вестибюле, то обнаружил, что огромные окна не зарешечены, только доступ к ним заслоняют пальмы в кадках, которые  появились после того, как ночью, воспользовавшись тем, что санитар задремал, один шустряк зимой в пижаме и тапочках, проломив двойное стекло, рванулся в бега. Был большой переполох, объявлен розыск беглеца, санитара уволили, а псих сам пришел через неделю, обмороженный и оголодавший в скитаниях по теплотрассам.

Захотевший покурить, Дима отправился в поиск. Цыгановатого вида парень, назвавшись Мишкой, одолжил ему сигарету, но напомнил, что именно в долг, и отдать надо вдвойне. « И здесь бизнес», - подумал Дима и ему сразу вспомнился базар, куртки, и сердце застучало, как отбойный молоток. Он смутно помнил, как прозвучала команда «на уколы», как он заходил в кабинет и подставлял руку. Потом  сердце перестало прыгать в груди, и навалилась слабость.  На ватных ногах он едва доплелся до своей койки, и,  не раздеваясь, утонул в глубоком тягучем сне.

При утреннем  обходе, когда лечащий врач охарактеризовала в двух словах состояние каждого больного, и дошла очередь до Димы, заведующий отделением сказал ему: «После   зайдите ко мне».  Врач долго выясняла у Димы и записывала: нет ли в родне психических больных, не было ли у него травм головы или испугов в детстве, не возникает ли иногда глубокая депрессия и мысли о суициде. Она пыталась перевести эти понятия на более простой язык, но Дима сказал, что окончил медучилище, чем удивил докторшу.

Кабинет заведующего выглядел шикарным на фоне нищенской обстановки всего отделения.  Генрих Самуилович, так звали заведующего, в белом халате внакидку, ввиду мешающего животика, заговорил тихо, доверительно.

        - Ну что, уважаемый, у вас я слышал большие проблемы в бизнесе.  Приходила тут одна юная особа, ваша коллега по торговле, рассказывала, интересовалась здоровьем, скоро ли выпишут, чтобы быстрей уладить дела, пока кредиторы не взбесились. Ох уж эти деньги!  Сколько  у меня людей лечилось, и продолжают поступать сюда после этих  деловых и криминальных разборок? У вас ведь как – каждый час дорог, если возникли проблемы.  А то, не дай Бог, могут «включить счетчик». Но я могу частично помочь. Выписать вас, например, хоть завтра. И снова деритесь за свои баксы или рубли. Или иначе пройдете  курс лечения, продолжительность которого будем решать мы, то есть до полного выздоровления.

Тут заведующий заговорил почти шепотом.

- Конечно, эта ранняя выписка – услуга не бесплатная. Вы ведь понимаете, что мы рискуем. Мы вас выпишем, а вы возьмете завтра пистолет, или топор и рассчитаетесь со своими врагами. А нам скажут: не долечили больного. Затаскают по судам. Так что подумайте, как вам удобнее и приходите.

Возле двери в коридоре  ждал своей очереди парень, по кликухе «Клин».                        

– Воробей, тебе на укол,- сказал он и решительно вошел  в кабинет. Укол был  кстати, потому что опять после беседы с  доктором Диме стало не по себе.

Сладкую тягостную дрему прервала чья-то рука, потрясшая за плечо. Это был санитар Илья. Вообще санитаров было восемь, так как дежурили они сутками по двое и через три дня. И все они были разные по нраву: от зверей  до своих в доску. Самое интересное, что почти все они сами были из прежних пациентов этой больнички.  Подлечились – и куда деваться, кто их возьмет? А тут все знакомое: врачи, порядки, кормежка  и оклад, хоть небольшой, но с доплатой за вредность.

- Пойдем, Дима, за обедом, - сказал санитар. Илья был парень спокойный: и покурить даст после отбоя, и телевизор посмотреть по тихому   в коридоре, если дежурный врач не вредный. А то, что он Диму за обедом взял сходить, это уже большое доверие - не каждого выпускают за железные решетки во двор, а только тех, кто не ходит под статьей, кто по дури  не ломанется бежать, кто не будет втихаря набивать котлеты в карман пижамы.

В столовке им выдали фуфайки, валенки, шапки, и во главе с Ильей они отправились через всю территорию в пищеблок. Свежий воздух заполнил легкие, красота заснеженного леса, окружавшего корпуса больницы, заворожила. Интересно, думал Дима, почему в народе эту больницу прозвали «Малиной»? Может потому, что когда – то на этом месте была большая ягодная поляна? А может из-за того, что попавший сюда бедолага  после сильных психотропных уколов улыбался, и жизнь казалась ему «малиной»? Скорей всего это был горький юмор, оттого, что в этой непредсказуемой, оплетенной проблемами и взвинченной стрессами жизни никто не застрахован от того, чтобы  не оказаться тут за решеткой.  Корпусов было много, значит, и потребность в них была, чтобы оградить общество от психов, хоть временно. Правда, в одном из дальних  корпусов решеток на окнах не было. Там, по слухам, лечились  платно те, кто  мог себе это позволить.  Областная же элита  оздоравливалась в  бывшей партлечебнице, и туда возили на консультацию психспециалистов из «Малины».

Дима находился в  отделении, которое можно было назвать «санпропускником». Сюда везли алкашей с «белой горячкой», шизофреников и параноиков во время обострения, чаще весной и осенью, припадочных, когда «Скорая»  не знала, что с ними делать. Особой категорией здесь  были подследственные. Каждый «тяжкий» уголовник во время допросов в  следственном изоляторе обследовался на предмет его психики и вменяемости. И если у бригады врачей, выезжавшей периодически в тюрьму, возникали какие - то сомнения, то бандита или даже убийцу под конвоем везли в «Малину», и здесь  решалась его судьба.

После отбоя, борясь с сильнейшей заторможенностью и желанием немедленно упасть на кровать, Дима выпросил у  Ильи  разрешение позвонить по телефону, что категорически запрещалось, особенно уголовникам.  Прасковья Даниловна долго охала в трубку, жалела Диму, говорила, что приходили какие-то парни и спрашивали его. Потом  бабушку прервала оказавшаяся там Иринка,  и Дима попросил ее, чтоб бракованный товар она отдала вьетнамцу  Фаму за любую цену, а деньги сдала в банк.   Трубку из рук у него уже вырывал Клин.

И пошли дни между сном и явью. Лекарства брали свое.  Контингент спал напропалую. Полусонные тени ходили на уколы, жевали в столовой, сидели на койках. Новеньких шокировали в карцере, засупоненных ремнями, и они потом как шелковые присоединялись к остальным. Поэтому Дима еле поднялся от слабости, когда однажды санитар крикнул в коридоре, что к Воробьеву пришли.

Иринка с любопытством осматривала коридор  и еще издали помахала Диме рукой. В вестибюле бабушка уже отыскала свободное место, и выкладывала на стол пакеты с пирожками и молоком. Дима стеснялся, что под пижамой у него голое тело, что носков нет, а тапочки расползлись, а Иринка, видя, что он жив и не кашляет, про здоровье распространяться не стала, а затараторила о том, сколько ей пришлось побегать.

- Фам тебя, конечно, знает, помнит ваш разговор, но сказал, что переделывать, это хуже чем шить вновь, да и материал будет трудно подобрать по цвету. Но потом согласился по цене полуфабриката. В банке тоже вначале  артачились, а я сходила к директору, сказала, что ты мой жених и уже прописан вместе со мной на жилплощади. Они посмотрели мой паспорт и поверили. Место твое на рынке пришлось сдать. Там   улаживать помог твой бывший шеф. Все квитанции у меня,  но зачем тебе они здесь? Теперь ты никому не должен, кроме бабушки за квартиру. Но  у тебя,  как говорится, ни шиша - только член да душа. Прости меня за грубость. Это я тебе как фиктивная невеста говорю, - закончила отчет Иринка.

- Какая квартплата, о чем ты, Иринка? Кушай пирожки, Дима, они еще горячие, я их в дорогу напекла и в полотенце завернутыми  везла, - причитала Прасковья Даниловна.

Дима из вежливости взял   пирожок, другой протянул Иринке. А она, жуя, рассказывала:

-Тебя все вспоминают и передают приветы. Николай Иванович все переживает, что он виноват в случившемся.  Галина Анисимовна» тоже говорит, что мы тебя не поддержали морально. Парни интересовались, куда делся классный футболист. Сейчас холодно, покупателей меньше и мы на обед  ходим компанией в столовую, пьем пиво, балагурим.

Слушал Дима эту беспечную болтовню и думал: « Почему он и тут оказался не ко двору? Где тогда его место? Неужели так и будет его швырять как щепку на этих волнах жизни. Вот даже хрупкая девчушка Иринка оказалась сильнее его и помогла ему, мужику».

-  Говорят, приходила какая-то подружка, тебя спрашивала, но  я  ее не видела. А и увидела бы - так не сказала, где ты. Самой нужен! - улыбнулась Иринка и прислонилась головой к плечу его штопаной пижамы.

- Спасибо тебе,  Иринка, все посмеиваешься надо мной. Спасибо и Вам, бабуся, - сказал грустно Дима. – Вот не было у меня никого из родни, и сразу сестренка и бабушка нашлись.

Санитар уже брякал ключами, открывая дверь. Дима поцеловал Иринку в щеку, а бабушка тихонько оттерла его в уголок коридора, вполголоса попросила наклониться и надела ему на шею нитку с крестиком, а в карман пижамы засунула какую-то книжицу.   

- Не знаю, крещеный ты или нет, ну да все равно поможет.  С Богом! – распрощалась Прасковья Даниловна.

Весть о том, что к Диме приходили родственники, сразу приподняла его в глазах окружающих. Значит, не бомж,  каких тут было немало. Пакет с пирожками он принес на ужин в столовую и угощал всех желающих. Потом, на перекуре он щедро делился сигаретами, а Мишке отдал целую пачку.

- Базар есть, - сказал Клин, отводя Диму в закуток коридора у лестничной площадки, которая закрывалась на ночь массивной решеткой. – Я видел, ты выходил от этого «Бычка» - зава. Значит, он тоже доит тебя? Ну и как ты выкручиваешься, колись?

- Наш разговор еще не окончен, он сказал мне подумать.

- Вот сучара. И мне тоже дал срок. Не знаю, как ты влип, и мне это до фени. Но меня-то он крепко держит на кукане. Ты знаешь: на мне – то  статья серъезная  висит. А всех таких должны обследовать на тот случай, не псих ли уголовничек -  может, невменяемый был в тот момент. Наши– то  в курсе этого, и сразу сюда, к «Бычку». Тот говорит – сделаем. Только пять штук зеленых. Столковались. Приезжает  в очередной раз бригада из «Малины» в СИЗО, заводят меня в отдельный кабинет, где кроме трех врачей - двух мужиков да бабы никого нет, и давай базар вести: нет ли у меня в родне психов или припадочных, чем я болел со дня рождения, не трахался  ли башкой? Я то да се, а баба уже несколько листов накатала. Отвели меня обратно в камеру, а вертухай вдруг заходит и говорит: « С вещичками на выход». И в тот же день меня сюда на воронке одного персонально. Видимо, больше психов не нашлось, а может у кого и баксов. Ну, об этом проехали. Так теперь  «Бычок» поет, что пять- то штук баксов, что мы отдали, оказывается, он имел в виду на каждого. А их там трое подписались. Наши нашли знакомого юриста, у которого везде  все схвачено, так тот сказал, что если врачи из  СИЗО забрали - значит должны лечить. Правда, они в суд могут такую телегу накатать, что там определят  в психушку для особо опасных.  И на столько лет, что мне, может, проще в зоне свой срок отмотать. Их наколешь – а у них своя братва  по всем больницам. Так что не знаю, что и делать. С тобой «Бычок» тоже шепотом разговаривал и на расстоянии, специально откинувшись в кресле? Опытный, сучара. Мне ребята диктофон приносили, я его в пижаме на базар с «Бычком»  брал, так ничего не слышно на записи.

- Видишь, кореш, я впервые в такой заварушке.  Не знаю, что тебе и посоветовать, - сказал Дима.

- Ну ладно, братан, не ссы.  Выкрутимся  как- нибудь.  Про наш базар никому! – хлопнул Клин Диму по плечу на прощанье.

Люба пришла, когда срок пребывания в этой больнице у Димы заканчивался, и ему уже велели приготовить вещи. Она  выглядела усталой. От нее пахло сигаретами, пивом, и сквозь эти запахи не ощущалось чего-то знакомого, родного, когда он гладил ее волосы и  целовал. Дела у нее были не очень. В комнате, сколько не топи, стоял колотун, а включать обогреватели не позволяла старая,  сразу начинавшая дымить электропроводка. Приходила учительница и жаловалась на брата, что он пропускает уроки,  кучкуется с ребятами на переменах и курит под лестницей. Находили там и шприцы. А недавно появлялся в школе  участковый милиционер  и допрашивал этих ребят по поводу какого-то разграбленного киоска.

Дима, как мог, успокаивал Любу. Говорил, что скоро выпишется и поговорит с братом, как мужик с мужиком. Но впечатление от этой встречи осталось тягостное: ну почему у многих, кто его окружает, так плохо складывается жизнь? А может не у многих? Может ему только так кажется.

К «Бычку» его больше не приглашали. На следующее утро Диму и еще трех парней под присмотром двух санитаров посадили  в  зеленый УАЗик с красным крестом. В окна машины было видно, как кончились городские окраины, начались холмы, перелески, целые леса, а колёса все наматывали километры. Куда их везут?  От бывалых психов Дима знал, что в Центральной больнице долго не держат: там ставят диагноз и распределяют по филиалам. В зависимости от степени тяжести заболевания таких филиалов было много, и располагались они по всей области. Чаще всего в далеких заброшенных поселках, подальше от глаз людских, да и от разных комиссий. Блатников, то есть натуральных психов, у которых есть состоятельные родственники, определяли в интернат недалеко от города. Там был прудик, благоустроенные корпуса, и площадка для автомашин с беседками для встречи родственничков.

Судя по тому, сколько они ехали, попадание в привилегированный интернат им уже не грозило. Наконец, машина свернула с асфальта, и Дима успел прочитать указатель «Постояльский участок».  Это был не из худших вариантов. Здесь располагалась психиатрическая больница «с обычным типом наблюдения для лечения». А ведь имелись варианты, где находились неизлечимые  идиоты, те, у кого не было родни, или она отказалась от них. Такие люди просто исчезали навсегда в этих психиатрических заведениях в глухих местах.

Постояльский участок когда-то был, видимо, оживленным поселком. Узкоколейка доставляла на своих платформах с лесосек, окружавших селение,  бревна, и пилорама работала день и ночь. Но делового леса вокруг поубавилось, узкоколейка пришла в негодность, и лес стали возить на машинах. Потом хлысты с лесом все реже останавливались около пилорамы, а мчались дальше в Татарию, другие области Поволжья, или, раскряжеванные на бревна, грузились на железнодорожные вагоны, чтобы ехать в южные   края, и за тот же лес  хозяева его получали двойные или тройные деньги.

Теперь поселок захирел. Некоторые мужики подались на заработки в город, благо, что автобус туда ходил ежедневно, другие спились.  Выручала работой  только психушка.  Пьющих  умеренно брали в санитары,  охранники, работниками на хоздвор. Женщины обосновались  поварихами, прачками, уборщицами. Отдельным уголком цивилизации в этом барачном поселке  был двухэтажный кирпичный дом, где жила администрация больницы и врачи.

Железные ворота пропустили машину на территорию, и УАЗик остановился возле одноэтажного  здания конторы. Главврач больницы, надевая по случаю для солидности белый халат, сказал парням:

- Вы, не считая Воробьева, совершили уголовное преступление, но так как суд посчитал, что вы сделали это в состоянии невменяемости, к  вам применяются меры принудительного лечения.  Дмитрий Воробьев, - заглянув в бумаги в папке,  продолжал врач, - страдает душевным заболеванием, и глубина его такая, что он не способен отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими. А в этом состоянии он может совершить общественно опасные деяния. Поэтому тоже должен пролечиться до конца. Вопросы есть?

Вопросов не было, хотя Дима так и не понял: отчего он опасен для общества? И до какого конца его тут будут лечить?

Для начала их повели в простую деревенскую баню в качестве дезинфекции. Это было хорошо:  попариться веничком, надеть потом на чистое тело хоть латаное, но свежее белье.

Потом их разделили. Уголовнички из мелких, так как крупных бандюг и душегубов держали где-то в специальной больнице даже не в нашей области, попали в одну палату, а Дима в другую. Ему было жаль: по опыту «Малины»   с уголовниками было легче, чем с психами.  Вот и здесь после суда на принудлечение эти осужденные парни знали, что через годик- другой смотаются они  отсюда по своим хазам. А пока - почему не пожрать от пуза,  а кормили тут отменно, так как было свое подсобное хозяйство с коровами и хрюшками?  Почему не поваляться на кроватях, поигрывая в карты? Почему не вмазать из граненого, так как санитары из местных сами не прочь: дай им только денег – мигом слетают?

Но было одно обстоятельство, которое делало их жизнь безрадостной. Все  ж таки они   фактически были зэками:  четыре стены да зарешеченные окна. Всем больным устраивали прогулки, а с ними как? Конвой надо. Пробовали один раз, так они разбежались по поселку, и вылавливали их потом. Хорошо, что в город никто не успел смотаться, был бы скандал. Единственная возможность «погулять» была, если ты соглашался идти работать на пилораму. Но что-то поругались парни с бригадиром и объявили забастовку. И вот пилорама простаивала уже несколько дней. Тогда-то по звонку из поселка и привезли четверых новеньких из города.

Диме на пилораме понравилось.  Во - первых, как на воле: все взаперти, а ты переоделся в робу, руки в брюки и вразвалочку через весь поселок. Неважно, что плетется сзади санитар. Во- вторых, работа  посильная, да и запахи свежих досок и опилок чем-то напоминают стройку.  В третьих, калым иногда перепадает, когда привозят  частники лес распилить. Бригадир делится. Но нужно  сдержаться до обеда от магазинного соблазна: могут в больничке  запах засечь.  А самое главное – техника безопасности. Можно на бревнотаске ноги придавить. Очень рискованно у самих пил работать. Стальные лезвия с зубами как у акул со свистом летают вверх и вниз, так что одно неосторожное движение и мигом оттяпают любую конечность, вплоть до головы.  Были случаи, когда вместе со скользкими досками или брусьями брякались вниз с эстакады, когда разгружали тележку. Одним словом до обеда - табу. Зато, когда окончена работа, идешь  всем звеном дружно в сельпо. И все местные знают, что ребята не в долг идут просить, как местные мужики. И продавщица Лида их женихами называет, хотя сама уже который раз замужем.

А потом отоваренные, обосновываются они  в теплушке на хоздворе, и там балдеют до самого ужина. Да и ужин - то им после вкусной закуси не лезет.

Плохо было только то, что Дима, в отличие от своих попутчиков по УАЗику, попал в общую палату. А обстановка тут была безрадостная. Большинство -  серьезно больные, и было тягостно видеть эти бессмысленные слюнявые лица, бессвязные речи, какие-то животные выходки. Они ждали, когда парни возвратятся с работы, и жадно тянули руки за сигаретами, и работяги всегда угощали. Да и бессмысленно было что-либо оставлять, потому что крысятничество процветало, и что бы ты ни спрятал под матрац, или еще куда, за время, пока ты был на работе, все ополовинивалось или исчезало совсем. И искать или наказывать кого-то было бесполезно. Да и кого тут наказывать? Они уже наказаны хуже некуда.

Повезло Диме только с соседом по койкам. Володька был парень что надо. Он и на пилораме  у них за звеньевого. Вечерами, когда некоторые смотрели мутный телевизор, а другие спали, или что-то писали на бумажках, Дима с Володей подолгу беседовали. Жизнь его была похожа на Димину своей неприкаянностью, только в отличие от детского дома он пережил безотцовщину, спившуюся  мать, дряхлую бабушку.  А последствия этого аукнулись нежданной болезнью. Не часто накатывала она сильнейшими головными болями, но он уже знал, что никто ему не поможет, кроме родной психушки. И подавался сюда, как хроник. И тут его принимали. А через пару недель все проходило, и Володя снова был как огурчик, до следующего криза. Постепенно, чтобы не дергаться туда - сюда, он привык сам добровольно находиться в больничке. Работа на пилораме или на хоздворе, кормежка, постель. А если надо в город, предупреждал врача и завхоза. Деньжонок ему немного подкидывали, и он с попуткой или на автобусе подавался в цивилизацию. Возвращался через пару дней и все опять шло  по- прежнему.

- Слушай, а почему  тебе не жениться на Верке? Я гляжу у вас с ней трали-вали.  Как приходит  она полы мыть, так ты тут как тут - сразу в ее подсобку. Не газеты же вы там читаете?  И жили бы у нее  со стариками. Дом  большой  – места всем хватит. Да и комнатушку она может попросить служебную  в  медицинском доме, раз работает тут уже много лет. Пацана  бы заделали, чтобы бегал босиком по траве и кур гонял? – спросил как-то  Дима.

- Понимаешь, тут дело серьезное именно в последнем.  Беседовал я на эту тему с нашим врачом. Не советует мне он детей заводить. Наследственность еще никто не отменял. А вдруг моя болезнь ребенку передастся? Как мне тогда смотреть в его  глаза, водить  беспомощного за руку и вытирать его сопли?  Разве не подлецом я буду, натворив это? А загнусь я, и Вера не вечна, и на кого он останется?  Нет, я не имею права! Такая мне определена судьба.

Длинными,  зимними вечерами иногда Дима читал книженцию, что подарила ему бабуся. Маленькая такая,  карманная, но толстая и в коленкоровом переплете. Самое интересное, что психи ее  почему то не трогали, и она исправно лежала под матрасом. Это была Библия. Еще в аннотации  указывалось, что она « свет, указывающий вам путь, пища, подкрепляющая ваш дух, утешение, несущее вам покой».  Что она « карта для странствующего, посох для паломника, компас для кормчего, меч воина, устав христианина».  Карта, указывающая путь в будущее, Диме, конечно, была нужна, и он вчитывался в мелко написанный текст, пытаясь найти для себя ответы. А  оглавление  все  подсказывало: кризис в вашей жизни – читайте псалом 120 и благословение от Матфея 6;  вы в беде – псалмы 15, 30 и благословение от Иоанна 14; вы нуждаетесь в руководстве в жизни – псалом 31. Все просто. И Дима читал.

Видя, как некоторые подолгу  и часто пишут, у Димы тоже появлялось чувство, что он должен кому-то написать. Он даже сел однажды с намерением черкануть пару слов Прасковье Даниловне с Ириной, но заглянув случайно в листок соседа за столом,  обнаружил там какие-то вычисления с множеством нолей. Оказывается слова песни «А параноики все пишут нолики» были совершенной правдой. Писать ему сразу расхотелось. Да и о чем он мог написать?  А адреса Любы он даже и не знал.

 На следующий день на пилораму не ходили. Появился очередник. Дорогу на кладбище почистили трактором, а могила была заботой пилорамщиков. Резину от колес жгли недолго: под толстым слоем снега земля промерзла не глубоко. Неокрашенный гроб привезли на санях,  провожающих, кроме конюха да завхоза не было. На табличке, прибитой к колышку, Дима прочитал даты рождения и смерти.

- Слушай, - сказал он Володе, - так ему только тридцать было, а выглядел как старик.

- А дольше тут редко доживают. Ты вот только полгода на лекарствах, да и то, если не дурак,  санитара обманываешь,  и таблетки не глотаешь. Но  от уколов ведь не открутишься. А люди многие годы подряд ежедневно химией пичкаются. Посмотри у меня, - и Володя открыл рот, – зубов совсем не остается. Пора вставную челюсть заказывать. И все от лекарств.

Дима молчал. Сам несостоявшийся медбрат, он брал иногда втихаря у врача из кабинета брошюрки. Ему было интересно знать, какой диагноз ему «шьют», и чем лечат. И он понял, какая разрушающая сила в этих транквилизаторах и психотропных средствах. Они бьют прямо в головной мозг, вырубают всю нервную систему, тормозят рефлексы, и мышцы человека расслабляются. Он чахнет от бессилия, ему хочется только лежать и спать. Такой он не опасен для общества, и с ним спокойней обращаться. А потом эти лекарства, если их не менять систематически, становятся наркотиками для человека. А кто их будет менять в таких больницах? И сколько лет живут наркоманы - все знают. Оттого тревожно на душе становилось у Димы.

Наступил апрель. Солнце растопило снег вокруг корпусов. Дворники собрали прошлогоднюю листву, протерли скамейки и летние веранды. Возобновились прогулки больных, прекращаемые на зиму ввиду отсутствия теплой одежды. Словно сонные мухи выползали люди погреться на солнышке. Мужской и женский корпуса находились рядом, и их прогулочные площадки разделал только низенький штакетник. И Дима с удивлением наблюдал, как те из психов, что помоложе, минуя заборчик,  спаривались, белея ляжками, на виду у всех прямо в беседках: природа брала свое. Санитары, посмеиваясь, курили на солнышке. По-видимому, последствия этого были предусмотрены в медицинском учреждении.

От весеннего бездорожья заказов на пилораме было мало. Выручал один клиент. Он вылезал из кабины, чернея рясой, шел оформлять документы, а потом сидел  один на скамейке возле конторки, привалившись к теплым стенам ее, и смотрел, как ребята работают. Если заказ не был  готов, он ждал, когда напилят, потому что дорога его была дальняя, и порожняком гонять машину было накладно.

Однажды Дима подсел к нему. Под небольшой бородкой скрывалось молодое лицо  с голубыми глазами. Дима показал ему Библию, которую все чаще брал с собой.

- К Богу идешь? Хорошо. Это настолько важно, что может изменить всю твою жизнь. Как  когда-то изменило мою. Звать – то тебя как?

- Дмитрий.

- А меня  инок Евсей.    Видишь ли, Дмитрий, с тех пор как ты появился в этом мире, Бог уже любил тебя.  Он не заставляет тебя верить ему – это твой выбор, но когда Бог что-то обещает, ты можешь полагаться на это, потому что его обещания никогда не подводят.

Эти неспешные разговоры с Евсеем о жизни, о судьбе, об истине постепенно становились для Димы потребностью. Они грели душу, так же как грело землю весеннее солнышко, начинающая зеленеть травка, чирикающие весело птички. И тем тяжелее было возвращаться вечером в сумрачную, затхлую палату, получать со шприцем очередную порцию дури, и вставать утром разбитым, как с тяжкого похмелья.

Ребята не отвлекали Диму по пустякам во время разговоров его с монахом, по-видимому, чувствуя всю важность этих бесед. А Володька, когда они сели на вечерний перекур вдвоем, сказал Диме:

-  Я ходил специально к нашему доктору и выяснял. Он сознался: есть такое постановление, что принудительно лечить можно только по решению суда, или опекуна, если человек лишен самостоятельности выбора. Остальное – добровольно. Насколько я знаю, ты не осужден и не под опекой. Какого черта ты тут держишься?  Ты же видишь, тут одна дорога – к колышку с табличкой. Дуй куда-нибудь, хоть в тот же монастырь. А потом жизнь покажет. Конечно, грустно мне будет без тебя, но я вижу, что тебе тоже здесь плохо. Вот так, друг.

Увидев под распахнутым воротом на груди у Димы крестик, бабулькин подарок, Евсей умилился. А Дима, воспользовавшись таким расположением духа монаха, и забросил прозьбишку: нельзя ли, мол, прибиться к вашему монастырю.

- Вера – это дело серьезное.  Не разрешено нам шибко-то общаться с вами, мирскими. Ну да ладно, возьму грех на душу, замолвлю за тебя словечко перед игуменом. Скажу, что давно к тебе присматривался. Сейчас, как распались партийные порядки, народ к вере потянулся. Видишь, сколько храмов возрождается на народные же деньги! Вот и наш монастырь восстанавливается. Вернуло нам государство ранее отобранное. И люди теперь нужны. Парень ты самостоятельный. Вначале паломником поживешь, присмотришься, потом, может, в трудники, - сказал монах.

  Сумку свою походную Дима принес заранее и спрятал среди штабелей. И когда Евсей сказал, что сегодня он приехал последний раз, и заказ выполнен полностью, Дима с надеждой смотрел в его голубые глаза.

- Настоятель разрешил, иди, собирай свои пожитки.

- У меня все уже здесь, - удивил Дима Евсея.

Дима крепко обнял Володю, заскочил со своей сумкой в кабину, сев прямо на рясу Евсея, и сказал: «Поехали в темпе». Он видел, как встрепенулся сопровождающий  их санитар, как Володя задержал его, что-то говоря на ухо. А тяжело груженая машина уже выезжала за ворота пилорамы, поворачивая на тракт, увозя Диму в очередную, новую жизнь.

О Б И Т Е Л  Ь

  Олег незаметно дернул его за рукав, и Дима послушно опустился на колени. Так ему было привычно. На стройке, когда в нарушение правил кладешь стоя на стене, то, чтобы не улететь вместе с карнизом вниз, работаешь на коленях. И Олег у него как стропальщик - командует, что нужно делать. Снова подобные посторонние мысли мешали Диме сосредоточиться на молитве, а молиться Богу без страха, внимания и благоговения, как учит его Евсей, есть большой грех. У нас, русских, все не так. Татарин разулся в мечети, встал на коврик на колени - и беседуй на здоровье с Аллахом. Поляк  зашел в свой костел, а там кресла, как в кинотеатре, сел – и смотри или молись. А у нас, перекрестившись, нужно класть три разных поклона: поясной, глубокий  поясной, касаясь рукой основания, или земной, становясь на колени и касаясь лицом земли. Вот и пойди, запомни, когда встать, а когда опять на колени. Да еще в сутки бывает до девяти служб, начиная с вечерни и заканчивая Божественной литургией. Олег выручает, он во всем этом дока.

Шел уже четвертый час Всенощного бдения. Заканчивался  сорокадневный Великий пост перед Светлым Христовым Воскрешением – Пасхой. Дима с трудом привыкал к скудной пище: хлеб, картошка, квашеная капуста. Его молодое тело требовало, и по ночам ему снились подернутые паром пельмени и горячие объятия с Любой. А это значило, что плоть не давала ему дойти до утончения духовных мистических способностей и тем облегчить его приближение к Богу. Нормальный зоологически здоровый человек недоступен влияниям внешних сил. Пост расшатывает это физическое благополучие, и тогда человек делается доступнее воздействиям иного мира, идет его духовное наполнение.

Наконец священник закончил читать шестопсалмие, и хор  запел тропарь «Бог Господь и явися нам», потом «Хвалите Имя Господне». Это слаженное  многоголосие захватило Диму. Мысли его понеслись вслед за словами хора куда-то ввысь, к неземному. И когда священник вынес Евангелие на середину храма, Дима с непонятным для себя благоговением поклонился и поцеловал книгу. А потом вместе со всеми подхватил «Воскресение Христово видевшие,  поклонимся Святому Господу Иисусу».

В трапезной паломникам подали хлеба с пареной тыквой.

- Клирики – то мед рубали, орехи, изюм, - прошептал Олег.

- Они на работе, а ты бродяжничаешь, на халяву и этим будь доволен, - тихо возразил ему Дима.

До обедни и Божественной литургии было свободное время, и Олег отправился вздремнуть, а Дима решил пройтись – жалко было терять такое прекрасное утро. Он зашел за забор монастыря, нашел сухую дощечку и уселся на бугорке, своем любимом месте. Пасха нынче была поздняя, и Вербное воскресение, пришедшееся на апрель, было солнечным, ясным. Сквозь бурую прошлогоднюю траву уже пробивалась новая,  яркая.  Чуть-  чуть подернулись зеленью и перелески по берегам рек. Монастырь стоял на возвышенности в месте слияния двух великих рек: Камы и Волги. Своими куполами он словно тянулся к небу. И с этой кручи казались маленькими деревушки, расположенные по берегам, а некоторые вообще терялись вдали, вместе с бескрайней водной гладью, увеличенной весенним разливом. Купола храма, покрытые сусальным золотом, в ясный день были видны за десятки километров отсюда, а мощный колокольный звон напоминал людям о бренности человеческой жизни, о том, что все они ходят под Богом и все они дети его.

Редкие речные суда тоже как мелкие муравьи копошились на глади, исчезая в пространстве или появляясь издали. А водный поток все двигался вперед. Менялись племена и народы на его берегах, шли века. Пройдет коротенькой черточкой и жизнь Димы Воробьева, утонет во времени, а Кама и Волга, взявшись за руки, так и будут вместе идти к Каспию. И ничего не изменится на этих берегах! Почему, Боже, ты так мало лет отмерил человеку?

Над храмом раздался звон колокола, ему вторил другой, потом подключился третий, и вот уже перезвон летит к ближнему городку,   над водой к дальним деревням, приглашая к молитве.

На специальной стоянке у ограды монастыря было непривычно много автобусов, а на территории кучковались группы паломников и туристов.  Дима их различал: паломники скромно одетые, с веточками вербы по случаю Вербного Воскресения держались строго, ожидая команды старшего, туристы же, увешенные фотоаппаратами и кинокамерами, разбрелись по монастырской территории как у себя дома.

Олег, уже успевший посидеть на паперти, сортировал подаяния: яблоки, конфеты, печенье складывал в свою дорожную сумку, а деньги считал скрупулезно и записывал цифры в блокнотик. Сумка у него была современная, с множеством карманов на молниях, и, переодевшись в джинсы и куртку, «в миру» он совсем не походил на аскета паломника, а больше на туриста, какие ходят сейчас по двору монастыря.

- Скорей бы уж  Пасха, разговеться от души, да податься в Верхотурье на Урал, потом в Кижи, сейчас лето - кругом тепло. А потом, осенью, на Кубань, в Ставрополь. У меня маршрут отработан, и знают меня  там.

- А что бы тебе послушником не стать? Глядишь, со временем и  монашеский постриг примешь.

- Ждать замучаешься. Для меня карантин двадцать пять лет, потому что женатиком был. А послушание разное бывает: одно дело псалтырь читать, а другое – лес зимой валить. Мне пока так хорошо, мир посмотрю. А паломника, если не пьет, не курит и в Бога  верует - везде в обители принимают.

Дима помнил, что сегодня ему предстоит исповедь, и слова, что говорил ему по этому поводу Евсей. Они  часто встречались и подолгу беседовали, насколько это позволяло время, потому что  одно из послушаний у Евсея было хлопотное -  пономарь. Во время служб Дима видел, как он суетился: то подавал священнику раздутое кадило с тоненькой струйкой дымящегося ладана, то торопился в иконную лавку за поминальными записками,  то готовил к причастию на поднос просфоры, графин и стаканчики,  - одним словом,  был задействован от и до.

- Каждый крещеный человек должен соблюдать десять заповедей закона Божия,- говорил Евсей.

-  «А крещеный ли я? – сомневался Дима. - Вряд ли. Наверное, у матери не было денег на это. Были  только на трамвайный билет, чтобы доехать до детдома. А, может, даже пришлось пешком идти».

- В первых заповедях о том, что Бог Един, не сотвори себе кумира, не употребляй его имени всуе, посещай в воскресные и праздничные дни храмы – тут вроде бы все ясно, - гнул легонько свое Евсей, - хотя своим кумиром можно сделать и гордость, чревоугодие. А вот в пятой «Чти отца твоего и матерь твою» - тут в твоем случае, конечно сложнее.

-  За что их   чтить? Может проклинать надо? Какие они? Почему так со мной поступили? – суровел Дима.

- Бог им судья, - успокаивал Евсей. – Есть глава в Библии  про Авраама  и Бога. Как Бог  велел Аврааму принести в жертву его ребенка. Это Бог! Всемилостливый! Однако  когда покорный Авраам привел сына к жертвеннику, Бог его не взял и велел заменить ягненком. И многие матери влекут на погибель своих детей даже не Всемогущего творца ради. Они идут на аборт, и их дети не видят помилования от своих матерей.  Но твои отец и мать любили тебя настолько, что дали тебе жизнь, ты увидел Божий свет, вздохнул воздух.   Это несравнимо больше, чем случилось многим миллионам детей, которых убили до первого глотка воздуха.  Тебя они любили настолько, чтобы зачать, оставить в живых, выносить и родить. И это главное. Так что тебе есть  за что их чтить. Под именем родителей тебе надо также понимать тех, кто был вместо них: уборщицу, что нашла тебя на крыльце,  нянечек детского дома, воспитателей интерната, государство и Отечество, в конце концов. Вон, Абрамович, губернатор Чукотки и миллиардер – тоже сиротка.

В тот раз дальше беседы не получилось. Помолчали, а потом монах ушел по своим делам.

«Не убий, не укради, не лжесвидетельствуй, не пожелай жены ближнего твоего» - с этим Дима был согласен, хотя Евсей разъяснял, что убийство кроме телесного может быть и духовное, и грешат те, кто, предавшись страстям, расстраивают свое здоровье или безрассудно лишают себя жизни.

Разошлись они во мнениях по  заповеди «Не прелюбы сотвори».

-А как же любовь, продолжение рода? – возражал Дима, и ему некстати вспоминались редкие встречи с Любой, ее жаркое тело, упругие груди.

- Это Господь благословляет. Ты знаешь, что священник обязательно должен быть женат? И детей в его семье бывает много, потому что церковь запрещает  аборты – это узаконенное убийство невинных человеческих душ. Речь идет о половой распущенности. Ты читал, небось, в газетах о сексуальных услугах: выбирай сучку на любой вкус, позвони, и тебе мигом привезут ее с доставкой на дом.  А  лесбиянки и «голубые»? Это же противоестественно. В природе подобного не бывает. Только человек мог придумать такое в своем глубоком греховном падении.

Вспоминал эти беседы с монахом Дима, и так и не мог понять, в чем же ему каяться на исповеди. Разве только  в неверии и сомнениях  в Господа Бога, что не посещал раньше храм. Да и сейчас рассеян в молитве, невнимателен. Возможно, в жизни был несправедлив к людям, не прощал обид, завидовал.

Перед началом Божественной Литургии из алтаря вышел священник отец Еремей с Крестом и Евангелием в руках и направился в притвор храма. Дима поспешил туда же. Народа  было много – праздник.  Крест и Евангелие священник положил на аналой, благоговейно поклонился и провозгласил: «Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь». Так началось Таинство Исповеди. После чтения чинопоследования и молитвы исповедующиеся стали по очереди подходить к духовнику. Очередь двигалась медленно, и у Димы снова возникли сомнения: не о том, что сказать, а почему это его совсем не волнует, не берет за душу, чтобы что-то вырвать из себя с корнем, родиться новым человеком, освободившимся и радостным.

Когда Дима последний подходил к священнику, начало Литургии уже затягивалось.

- Не надо ничего говорить, сын Божий.  Для себя ты уже все сказал, - остановил его отец Еремей. -  Метания у тебя в душе. Надо искать себя  хоть в мирской жизни, хоть в монастыре, чтобы иметь сложившиеся взгляды, крепкую веру. Иначе метания снова доведут тебя до душевной боли. Обратись к игумену, чтоб тебя перевели в трудники. Благословляю тебя к причастию.  – И духовник  перекрестил Диму.

Дима  с необходимыми поклонами приложился к святому Евангелию, Кресту и с чувством облегчения, неизвестно отчего, пошел на службу.  

Хор с клироса, а вместе с ним и все находящиеся в храме молитвенно запели «Тело Христово примите, источника бессмертного вкусите» и причастники, не толпясь, стали подходить к Святой Чаше. Дима, крестообразно сложив руки на груди, выпил с ложки « Тело и Кровь Господню», отойдя, сделал поясной поклон и прошел к столику « с теплотой» запить, растекающийся во рту кагор, навивающий своим вкусом воспоминания о бывших временах.

Небольшое приземистое здание котельной,  куда привел его Евсей, находилось за территорией монастыря. Видимо, оно возникло позднее, когда цивилизация коснулась и этой глухомани, но места во дворе обители уже не нашлось. С лежанки в углу кряхтя поднялся дед, вытер ветошью мазутные руки, представился: «Судовый механик Карпов, а после списания кочегар», и глаза его из под  кустистых бровей лукаво блестели.

- Принимай, Карпов, сменщика. Обучишь, и тебе облегчение. Может, тогда и время найдешь со своей супругой в храм сходить, - сказал Евсей. – А за тебя, Дима,  я перед настоятелем в ответе, не подведи, техника она серьезности  требует. На  церковные службы во время исполнения этого послушания можешь не ходить, а трапезу будешь брать с собой сюда. Вот и все, благословляю!  А меня ждет машина: игумен снова поручил  заняться снабжением.

Принцип работы котлов для Димы оказался знакомым: такие они применяли на стройке для разогрева битума. Дольше Карпов объяснял систему манометров и термометров, границы допустимых давлений и температур. Потом они выяснили,   сколько в наличии мазута, и судомеханик закончил инструктаж.  Он сразу засуетился и сказал, что его старуха не знает о сменщике, и это очень хорошо. Не успел Дима осмотреться, а деда уже след простыл. Появился он скоро и неожиданно, как джин из кувшина.  Смахнул со стола крошки и окурки, постелил газету и торжественно достал из-за пазухи телогрейки фугас портвейна. Это, как позже выяснилось, был подвиг: ведь пенсию  за него на почте получала супруга, а здесь в монастыре ему  зарплату должны выдать только по окончании отопительного сезона.

- Ну, давай, Дима.

Ударили колокола в храме, перешли на торжественный праздничный перезвон. Пасха Господня! Кончились усиленные моления, семинедельный Великий пост, и  в тормозке,  выданном ему в трапезной, Дима обнаружил румяные куличи, крашеные яйца и даже кусочек солонины.  Разговляться  было чем и на полном основании. После первого стакана бывший механик оживился еще больше. И потекли его рассказы про суда, на которых он бороздил реки а потом водохранилище, про то, как у шустрого речного морячка в каждом порядочном порту была подружка, как ценили его капитаны, потому что  любой мотор он знал наизусть и оживлял по первому требованию, про то, что его сын отбывает в колонии, а дочь оказалась в Израиле, и теперь они со старухой доживают одни. После второго стакана дед стал жаловаться, как тяжело ему с ней, как пилит она его по любому поводу, и даже спят они теперь в разных комнатах, а потому  котельная для него спасение.

В дверях вдруг появился  Олег. Видно было, что он тоже навеселе.

- Так вот где обосновался будущий схимник! Теперь у тебя свой скит. Вижу,  уже исповедуется какой- то паломник. Сегодня надо праздновать! Вон, как наши монахи. После Литургии все пошли на водохранилище, и давай соревноваться: кто нырнет в ледяную воду, тому на берегу приз – стакан водки.  Вот это закалка - все красные как раки от рожи до жопы.

Портвейн у Олега был того же разлива, что и у деда, видимо из одной бочки, и того скудного ассортимента, что был в ближайшем магазине. Дед вскоре оказался на той же лежанке, что Дима застал его утром, а с Олегом они разговаривали дотемна, так, что тот даже не пошел на вечерню.

- Все равно завтра уезжаю. Денег на дорогу насобирал. Попутчик у меня объявился.  Решили мы податься в Соликамск. Их Высокопреподобие тамошний епископ меня знает. Община там хорошая, богатая, поживем, а потом видно будет. Смотри, может, с нами подашься?  Что тебя здесь держит?

- Искать себя надо, сказал мне духовник на исповеди. А я пока болтаюсь, как говно в проруби.

- Ну, смотри сам. Даст Бог, увидимся!

Не крестясь, обнялись они и похлопали друг друга по спине на прощанье.

Непонятная тоска навалилась на Диму. Он сидел и смотрел на огонь, что плясал на форсунках и  гудел, пожирая соляру. И каждый язычок пламени вспыхивал только на миг, чтобы потом уступить место следующему. «Вот так и наша жизнь, - думал Дима, - только вспышка во времени, в котором все растворяется».

После Пасхи заметно потеплело. Они отключили один котел и начали его летнюю профилактику. И тут командовал судомеханик. Какая–то войсковая часть в порядке благотворительности подарила монастырю в качестве спецодежды камуфляжную форму, и после рясы смешно выглядел в ней Евсей,  выезжая по своим снабженческим мирским делам. Выдали такую спецовку и Диме, но, поняв, во что она может превратиться при ремонте, он надел презентованные ему дедом штаны и рубаху, а камуфляж оставил в качестве парадной шмотки. К концу дня промасленные с головы до ног, они лезли под душ, а потом сидели на лавочке, которую сколотили по инициативе Димы при входе в котельную и любовались, глядя, как солнечные зайчики пляшут в воде, ползают по глади суденышки, редкие дымки поднимаются над крышами деревенских домишек. И каждый думал о своем.

Дима все реже появлялся на утренних молениях, а сразу шел в трапезную за пайкой.  Послушник, что заведовал кухней, наливал ему полный котелок супу, который  подогрев потом у котла Дима с дедом и употребляли.  Нравилось Диме, когда они, затушив котел и  закрыв свою избушку на клюшку, отправлялись в городок за запчастями. Заходили в « Хозяйственную базу», в «Сельхозтехнику», потом в слесарку к коммунальщикам, и везде Карпова знали, и везде он с гордостью говорил, показывая на рослого камуфлированного Диму: «Вот мой помощник, будущий сменщик». И представлялось, наверное, в этот миг деду, что вот он - его сын, не чалится сейчас на нарах, а ходит рядом, помогает отцу, перенимает от него эстафету.

А Диме было интересно смотреть на жизнь этого провинциального городка, с его магазинчиками, расположенными в первых этажах когда-то купеческих домов, с кучками пассажиров, ожидающих редкие автобусы. Когда судомеханик делал обязательный визит к своим бывшим коллегам на пристань, Дима поражался, каким бескрайним казалось это море воды с пирса. Вот вдали над водой возникала музыка, она приближалась, заполняя все вокруг, и вот уже белоснежная «Ракета» причаливает к дебаркадеру, из нее выходят улыбающиеся счастливые люди, по трапу поднимаются новые пассажиры, и, брякнув склянками, судно отчаливает. «Ах! Белый теплоход, зеленая вода, умчи меня и ты туда».

По традиции на запчасти монастырь выдавал деньги. Как отчитывался за них судомеханик, Дима не знал, потому что никаких квитанций полупьяные слесари ЖЭКа за свои железки, конечно, не давали, но к концу дня дед уверенно поворачивал к магазину, и в тяжелый рюкзак Димы с позвякиванием грузились бутылки.

В один из таких вечеров, когда дед с Димой, закончив одну бутылку и выставив на стол другую, решали: стоит ли сегодня продолжать, в котельной появился Аким, а за ним, с ума сойти, сам  настоятель епископ Филарет. Видимо, по чьей-то наводке, а, может,  по причине частого отсутствия горячей воды.

- Как дела идут с Божьей помощью? - спросил настоятель, мельком взглянув на застолье и кучу котлового оборудования на полу. – Не мешает ли пристрастие к зелью бесовскому? Раньше Валерий Денисович у нас с вами уже были откровения по этому поводу. И вы, Дмитрий, недавно исповедовались, но, видимо,  греховная ваша душа не способна на искреннее покаяние.

Назавтра Аким прибежал чуть свет,  и сообщил, что епископ Филарет за нарушение Устава монастыря, хочет посадить Дмитрия за чтение псалтыря, который читают  послушники круглосуточно, сменяя друг друга. А дед сейчас объясняется  с  настоятелем.

Валерий Денисович, как  выяснилось  звали судомеханика, появился в котельной угрюмый.

- Не боись, - сказал он Диме. Без нас они никуда не денутся. А ты еще не постригся в монахи, чтоб тобой командовать. Ты трудник, рабочий  человек. А труд – он для блага людей, и значит Богу это угодно. Так что доставай вчерашнюю бутылку.

Они покурили на лавочке.  На утреннем солнышке.

- Пошел я, настроения сегодня нету, - сказал дед.

Проснувшись перед рассветом и закрыв котельную, Дима пошел на утреню. Это одно из самых длительных Богослужений. Полусонный дьякон Савелий монотонно читал каноны, прославляющие Воскресение Христово, другие события земной жизни Спасителя. Молитв было много, как покаянных, так и благодарственных. Олега рядом не было, и Дима на всякий случай клал более глубокие земные поклоны. Наконец, в хвалитных стихирах вознеслось особое  прославление Господа Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и святых угодников Божиих и служба закончилась. Дима вышел из церкви на солнечный двор и почувствовал облегчение.

Замок на котельной висел, а к обеду пришла толстая бабка и сказала, что дедушка заболел. Теперь без сменщика Дима дневал и ночевал в котельной.  Пришел Евсей, принес деревянную икону, приспособил ее в углу котельной, а под ней подвесил на бронзовых цепочках лампадку, наполненную маслом, и зажег фитилек.

- Молиться можешь здесь, главное, чтоб ты помнил о Боге, верил в него.

Посидели как тогда на пилораме. Но разговор не клеился, может оттого, что вместо рясы на Евсее был камуфляж, да и он спешил.

Теперь ночью под гудение форсунок с отблесками их огня конкурировал маленький огонек в углу котельной, и освещенный им  лик Пресвятой Богородицы скорбно смотрел на Диму, лежащего с открытыми глазами на топчане.

Настоятель монастыря епископ Филарет появился вновь опять некстати. За пару дней до того поздним вечером дверь в котельную распахнулась, и два силуэта возникли в просвете.  Дима на всякий случай взялся за кочергу. Но пришельцы сами удивились, увидев Диму.

- А где Карпов?

- Болеет.

- А ты кто такой?

- Его сменщик.

- Тогда все нормально. Денисыч с плохим человеком не свяжется. А мы друганы его, из Ершовки. Приезжаем всегда в это время с рыбой на базар. Храним ее в холодильнике в столовой, днем торгуем, а ночевать к Денисычу. Да мы недолго, дня за три обернемся.

И они полезли в свои котомки, откуда появились  буханка хлеба, копченые лещи, вареные курицы, бутылки.

Епископ, зайдя перед утреней молитвой в котельную, конечно по чьему-то наущению, увидел этот табор и остатки вчерашнего пиршества. Почивающих на лавках рыбаков он будить не стал, а Диме сказал:

- Опять грешишь пьянством, самонравием и самооправданием. Хотел я в прошлый раз наложить на тебя епитимию, да инок Евсей за тебя поручился. А видимо зря. Неповинуешься ты мне, как лицу священного сана, обманываешь отца своего духовного, что исповедывал тебя. Не будет тебе места в нашей монашеской общине.

Ремонт котлов они с дедом закончили в августе. Какой-то дьяк в конторке монастыря выдал им деньги под роспись в ведомости. Дима собрал свои вещи в сумку, сверху положил икону с лампадкой. Евсея он не увидел, тот был в разъезде. Дед проводил его до пристани, где они на посошок выпили в рюмочной. Подошел катер.

- Эй,  Федор Кузьмич,- узнал кого-то на палубе дед.

- А, судомеханик Карпов, как пенсионерствуешь? – откликнулся человек в форменной морской фуражке.

- Да вот друга провожаю. Вы уж там не обижайте его, доставьте до Сарапула.

- Доставим. У нас для всех один класс – пролетарский.

И Дима, обняв деда, ступил на трап.

 

Б О М Ж А Т Н И К

Родной город встретил Диму без оваций. Оставив сумку в камере хранения автовокзала, он решил брать быка за рога.   В райисполкоме милиционер внимательно оглядывал всех входящих, а объемистые сумки  некоторых даже проверял: чечены уже взрывали здания во многих городах России, и была объявлена повышенная готовность ФСБ и МВД.  В коридорах у кабинетов были очереди. «Как в поликлинике», - подумал Дима. Девушка отыскала его фамилию в компьютере и сказала, что в списках он числится, но построенный социальный дом отдали ветеранам войны в связи с круглой датой Победы.

         - Но я ведь уже четыре года как из школы- интерната, и каждый год хожу сюда, и всё говорят, что жилье строится, что вот-вот.

         -  Это вопрос не ко мне, зайдите к начальнику отдела, у меня очередь ждет, - посуровев, ответила девушка.

Начальник из числа пенсионеров, тех, что просидели в таких креслах десятки лет и сейчас не желающих отходить от штурвала, спокойно выслушал гневные тирады Димы и с высоты своего служебного положения, возраста, глядя на хэбэшный наряд парня, резюмировал:

         - Я все понимаю. Ты где-то прожил это время, потерпи еще. А, может, ты уже, как некоторые из ваших,  продал кому-нибудь  свою будущую комнату или задаток взял? Выпить любишь, или колешься? – И глаза начальника ехидно сощурились.

         Ничего не сказал Дима, только дверью хлопнул так, что все в коридоре обернулись.

         Любы дома не оказалось.

         - А что надо? - насторожился парень, открывший дверь, из-за плеча которого выглядывал Кирилл.

         - Да я по работе, думал она в отгуле, - соврал Дима.

Кирилл догнал Диму уже на трамвайной остановке.

         - Вы не сердитесь на нее. Это  одноклассник, они в школе дружили.  Он из армии вернулся. Сейчас шоферит, дров нам привез на всю зиму, печку переложил. Слышал я ночью их разговор, что подзалетела она. Рожать решили. Прости сестру, Дима.

         - У тебя-то как дела?

         - Да решили с другом в ПТУ податься, на автомехаников. Клевое сейчас дело. Чайников развелось море, а в машинах ничего не волокут. И мастерских навалом, и везде механики требуются.

         - Ну, как машину куплю, - первым делом к тебе, - невесело пошутил Дима.

         - Вам вначале приодеться надо будет, да комнату обставить, о которой вы все с Любой говорили.

         - Да, надо.

         Оглядев себя, Дима убедился, что в таком затрапезном виде на рынке появляться нельзя. В сумке тоже ничего приличного не оказалось. Взяв икону, он поехал к Прасковье Даниловне. И снова его ждала неожиданность. Мать Ирины молча впустила его и провела в бабушкину комнату. Прасковья Даниловна лежала на спине мертвенно бледная с закрытыми глазами.

         - Парализовало бабушку. Не встает, не говорит ничего, хоть и понимает. Мы с Иринкой по очереди дежурим, скоро она меня сменять придет.

          Дима сел на табуретку рядом с кроватью.  Прасковья Даниловна открыла глаза, увидев его, дернулась всем телом, будто пытаясь встать, но обессилено обмякла и что-то пролепетала искривленным ртом.

         - Лежите, лежите, бабушка, - сказал Дима, притронувшись к ее холодной восковой руке.  Он  поставил икону рядом с лекарствами, прислонив ее к спинке стула. Бабушка смотрела на лик Богородицы, и по щекам ее текли слёзы.

         Иринку он долго ждал на перекрестке и не заметил, как она возникла перед ним.

        - Ой, Дима, - оторопело и радостно смотрела она на него. – Ты куда пропадал? Как ты живешь?

         Потом встрепенулась, взглянула на часы и заспешила:

        - Пойдем, Дима, со мной к бабушке. Мне надо маму менять. Она должна проверить своего охламона и потом на работу.

        - Я уже был там.

        - Пойдем, Дима. Нам у бабушки будет хорошо, - словно не слыша его, все повторяла Иринка с мольбой в голосе.

         -  Дима! - звала она уже издали.

         - Я приду, - крикнул он вслед, совсем не уверенный, что это когда-нибудь произойдет.  «Зачем ломать жизнь такой замечательной, юной девушке? Кто он такой: неудачник, безработный, бомж».

         В последнем своем статусе он убедился скоро.

         -  Ваши документы! – прервал его короткий сон суровый голос. Перед ним стоял милицейский патруль. Строгий сержант полистал паспорт и поинтересовался:

        - Прописка местная, а что на вокзале? Жены, вроде, не значится, так с кем тогда поругался? Спать здесь без билета  – это нарушение общественного порядка. Да и сейчас вокзал закрывается, потому что он не железнодорожный и ночью не работает. Иди скорей – занимай скамейку, если еще остались свободные.

         Ближайшие «плацкарты» были заняты пассажирами, ожидавшими утреннего рейса, которым гостиница не по карману, а родственники или знакомые не пригласили переночевать. Они дремали сидя, или тихо переговаривались, крепко прижимая к себе котомки или дорожные баулы.  Дальше располагались бомжи. Они спали вольготно, постелив под себя  что придется,  на персональных скамейках, а их имущество в целлофановых пакетах валялось рядом на земле, не представляя никакой ценности, а значит и интереса для других.

         Свободное место Дима нашел в самом углу привокзального сквера, где царил полумрак. Сентябрьская ночь дышала прохладой начала осени, и на жестких рейках скамейки лежать было неудобно. За мыслями о событиях сегодняшнего дня, сон подкрался незаметно.

        - А это что за терпила?

        - В натуре первый раз вижу. Может дембель откинулся?  Опять шмоток не видно.

        - Так давай карманы пошмонаем.

        - Ну его. Видишь в камуфляже. Вдруг десантура – начнет махаться, а нам такой базар ни к чему.

         Сквозь прищуренные веки Дима видел, как удалялись три тени. Поспать не удалось. Он сел, отыскал в кармане давно забытую пачку сигарет и закурил.   Ночная жизнь, оказывается, совсем не абсурд. Ночью надо спать, а  она кипит: ходят бандюги и трясут кошельки слабых; подъезжают частники, чтобы найти желающих добраться в эту пору до родного  поселка; кричит матюгальник на железнодорожной станции, сортируя вагоны; пыхтит и погромыхивает расположенный  рядом  металлозавод.  И словно в подтверждение этих мыслей об активности ночной жизни, рядом с Димой уселся субъект. Для начала он банально стрельнул сигарету, а потом, оценив Диму взглядом, сказал:

        - Бока не болят?  Не дело молодому парню тут валяться, когда места есть получше.

        - Вы что, владелец частной гостиницы? И почем берете за ночь? - шутливо поинтересовался Дима.

        - Устраиваю бесплатно, - в тон ему ответил незнакомец. – Конечно на определенных условиях.

        Тут Дима сам заинтересованно оглядел пришельца. Джинсы, куртка, свитерок – джентльменский набор от бомжа до нового русского, но по степени изношенности указывал на первое. Лет сорок, скуластый, крепенький телом.

        - А условия такие, - посерьезнев,  продолжал мужик. - Некомплект у меня в бригаде. Попался один на гоп - стопе: на мобильник  позарился, дурак. Теперь человечек нужен.

        - На  гоп – стоп  ходить?

        - Нет, с уголовным кодексом мы дружим. Но работа не пыльная редко. В основном - мешки с мукой и сахаром из вагонов в склад таскать. Тебе, думаю, посильно будет, если хребет не болит. Мы из резерва: когда грузов приходит много, и штатные бригады не справляются, бегут за нами. Иначе хозяину приходится платить  большие штрафы за простой вагонов. Хотя не любят эти парни нас как конкурентов, и поколачивают иногда,  когда мы лезем вперед их,  но хозяин держит нас у себя на подхвате, даже жить там разрешает.

         Опять судьба не давала выбора.

       - Дима.

       - Семен.

          Они прошли по железнодорожным путям, поднырнули под металлические ворота, и оказались на территории, огороженной железобетонным забором.  По тропинке среди высоченного чертополоха напрямик вышли к какому-то промышленному корпусу. Металлическая дверь в подвал оказалась не закрытой. В тусклом свете, запнувшись о трубы и едва перешагнув через них, Дима вслед за провожатым оказался в каком-то огороженном помещении.  В центре его стоял стол, окруженный разнокалиберными скамейками, а по углам располагались лежанки, скомбинированные из пружинных и поролоновых матрасов, диванов и прочей мебели, перекочевавшей сюда от мусорных контейнеров   жилых домов. Большинство плацкарт было занято.

         - Ложись сюда. Это будет твое место. Если тревоги ночью не будет – отдыхай до утра, – распорядился на правах старшего Семен.

           « Вот и все. Приплыл – дальше некуда». – Думал Дима, ворочаясь на поскрипывающем матрасе. Но тепло и мягкое ложе  убаюкивали. Ему было лучше, чем тем, кто лежал на скамейках возле вокзала. -  «Значит, это не последняя ступень вниз, если он кому- то еще нужен».

 Его разбудил Семен. Лампочка светила так же тускло, но на часах уже было утро.     

• Останешься за дежурного. Денис у нас заболел, и если придут насчет разгрузки – беги за мной, потому что остальных ты все равно не знаешь. Я буду на пунктах вторсырья или металлолома что за вокзалом, в крайнем случае - во дворах микрорайона через дорогу.

Прихватив рюкзак, Семен исчез.  Дима встал и обследовал бомжатник. Все лежанки кроме одной были пусты.  На столе остались куски хлеба и недопитая пластмассовая бутылочка с какой-то зеленой жидкостью. «Возможно, оставили больному»,- подумал Дима. В одном углу в трубе был кран, а под ним ведро, и Дима умылся, утерся носовым платком. Вода была горячая и для питья не годилась. Желая сделать полезное дело, он нашел тряпку и вытер  стол. Засохшие куски хлеба, завернул в газету и выкинул за стенку в темноту. Спустя секунду  там послышался шорох и писк. Дима зажег спичку и выглянул. Газета была разорвана в мелкие клочья. Кое – где из темноты светились красные бусинки. «Крысы, достойное соседство».                 Больной застонал. Дима наклонился над ним и пощупал лоб. Он пылал. Пульс у парня был запредельной частоты.  Так сердце долго не продержится. Надо было что-то делать. Дима выбрался наружу. После подвала его ослепило яркое солнце. Он быстро добрался до автовокзала. Площадь перед ним была полна пассажиров. Гремел репродуктор, объявляя рейсы. Один за другим отходили автобусы, развозя людей по городам и весям. Жизнь кипела, а там, в темном подвале погибал молодой парень Денис. Дверь с надписью «Милиция» была закрыта, видимо, стражи порядка отсыпались после вечернего бдения. В диспетчерской, куда Дима зашел, расспросив его, мордастая тетка звонить по телефону в «Скорую» не разрешила.

• Это не наша территория, много вас тут по подвалам да чердакам ошивается, да и какой адрес назвать.
• Я провожу, покажу. Человек же он.

Но Диму уже оттеснили от окошечка горластые шофера,  гурьбой ввалившиеся в комнату решать с такой же громкоголосой  диспетчершей свои неотложные дела. С телефона – автомата без точного адреса и фамилии больного «Скорая» выезжать отказалась. Тогда Дима, взяв из камеры хранения свою сумку с монастырской зарплатой, пошел искать аптечный киоск. Он купил необходимых таблеток, ваты, шприцы, но когда попросил к ним еще лекарство в ампулах, киоскерша взглянула на него с интересом: обычно наркоманы обходятся своим зельем.

    - Ты что ушел? - спросил его строго Семен в подвале.

• Воды давай кипяченой и помоги мне.

    Вдвоем они оголили больному ляжку.  Покосившись на бутылочку с зеленоватой жидкостью, в которой, вероятно, был какой – то спирт, Дима решил все – таки смазать место укола йодом. Он вколол Денису ударную дозу антибиотиков и анальгина. Потом они засунули в рот парню горсть таблеток и заставили проглотить. Глядя на заросшее редкой щетинкой лицо парня, Дима подумал, что тот еще совсем молодой, его ровесник.  

• В стационар его надо. Тяжелый он. – Сказал Дима.
• Сегодня некогда. Вагоны могут быть.  Завтра что–нибудь  придумаем, –согласился  Семен. – А ты даешь! Медик что ли? Или бездипломный, выкинули за хвосты?
• Выкинули.

Больной тем временем перестал постанывать и заснул.

• Денис - напарник у меня. Сегодня тебе придется его заменить, потому что одному мне не управится. Сейчас я сбегаю на склад,  узнаю насчет вагонов, и мы с тобой пойдем.

     Фургон мусоровоза тарахтел  во дворе. Водитель ловко подцеплял манипулятором контейнеры и опрокидывал их содержимое в бездонное чрево кузова.

• Вот засекай по времени, когда он сюда приезжает. А я уже здесь побывал. И надо так по графику во всех дворах до приезда машины.  Да и  других добытчиков  успевать отшивать: пусть заимеют и кормятся у своих контейнеров. – Поучал Семен.
• А это твои что ли?
• Да, теперь все знают, что мои.

     Семен открыл своим ключом железную дверь, ведущую в подвальное помещение, где лежали метлы, лопаты и прочий инвентарь, указывающий, что  это хозяйство дворника, выкатил тележку, преобразованную из детской коляски, вытащил  огромный тюк увязанного картона, несколько мешков, в которых позвякивали бутылки или брякали железки. Все это они  вдвоем с трудом уместили на тележке, крепко привязав капроновым шнуром. Подобную же операцию проделали в соседнем дворе, и тронулись в путь

• Кроме этой надо будет сделать сегодня еще две ходки, - «успокоил» Семен.
• У тебя что, весь микрорайон схвачен?
• Пока нет.

     От части груза они освободились по дороге у одного из ларьков, и посуда больше не звякала. Пересекая людные улицы, а потом привокзальную площадь Дима наклонял голову и прятал взгляд. Ему казалось, что все смотрят на него и  узнают: это был его город, в котором он прожил всю свою жизнь; эти были люди, с которыми, возможно, он сталкивался или был знаком.

• Дай, пожалуйста, твою  шапку, - попросил он у Семена.
• Что? – удивился тот. – А, я тебя понимаю.

     Затасканную вязаную шапку Дима  натянул на голову так, словно хотел весь спрятаться в ней.

     Приемный пункт цветмета  располагался в каком– то  сарайчике, и его можно было узнать только по табличке, написанной фламастером на картонке и повешенной на шнурочке.  При необходимости табличку можно было снять, сарай закрыть и пойди, догадайся, где что. Приемщик покосился на  них, и снова стал ругаться с каким – то сердитым мужиком.

    Дима от нечего делать осматривал сарай. Чего только тут не было: целые бухты новых алюминиевых проводов;  со следами сажи баки из нержавейки, наверное, выдранные где- нибудь из бани на садоогороде; фляги, в которых возят молоко с деревенских ферм. Он обратил внимание на кучу пластинок, сваленных в углу,  поднял несколько из них, и его волосы встали дыбом под чужой шапкой  - это были таблички с памятников, некоторые с фотографиями, которые срубили мародеры на кладбище.

• Че ты там шаришся! – заорал приемщик, и Дима отошел к воротам.  Там он и дождался разрешения спора мужика и владельца пункта. Оказывается, это мастер с железобетонного завода. А там, при сварке арматуры используются станки, на которых применяются медные контакты весом каждый  несколько килограммов. И очень часто, особенно когда задерживается получка, утром, придя на работу, этот мастер выясняет, что контакты опять исчезли. После нахлобучки охране, руководство выдает мастеру наличку, а тот идет прямиком сюда и находит непременно свои контакты  здесь в  мешках. Пробовали обратиться в милицию, но получили от нее втык за слабую организацию охраны на предприятии. А конфликт сегодня произошел оттого, что, оказывается, повысились закупочные цены на цветметаллы, и надо мастеру платить за свое добро больше.

    Когда Дима с Семеном закончили свои ходки, уже стемнело. Со знакомой продавщицей из ларька Семен перекинулся условным паролем, и она, выглянув из своего амбразуры и не обнаружив ничего подозрительного, высыпала в рюкзак Семена дюжину пластмассовых бутылочек. Потом они по пути зашли в супермаркет. Ослепленный сверкающими витринами и прилавками, оглушенный многолюдьем, Дима стоял в углу за игровыми автоматами. Красивые девушки в униформе на кассах; юноши в галстуках из службы безопасности; нарядные люди, часто семьями, с детьми, ходящие с тележками по длинным проходам среди выложенных товаров в ярких упаковках; азартные парни с блеском в глазах кидающие пятирублевики в автоматы и торопливо выгребающие выигрыш, со звоном сыпавшийся иногда из утробы «одноруких бандитов» - все  это был другой мир, недоступный теперь ему, из которого он ушел, и куда вряд ли теперь вернется.

    Семен вынырнул из толпы, как беспризорник на вокзале, покидал яркие свертки в замызганный  рюкзак, и Дима с облегчением вышел на улицу.

    В подвале все были в сборе, но никто не валялся на лежанках. Бригада молча сидела за столом, уставленном  стаканами с зеленой жидкостью и пластмассовыми бутылочками.

• Что, вагоны пришли? – обрадовался Семен. – Так что же вы пьете тогда?
• Да нет, Денис.
• А где он? Отправили на «скорой»? – заволновался Дима, увидев, что лежанка больного тоже пуста.
• Едет уже, - продолжал самый пожилой бомж Паша. - Мы когда пришли, он уже окоченевший был. Прибежал хозяин, разорался, что только ментов ему тут не хватало, и сказал,  решайте вопрос сами, или все выметайтесь отсюда к чертовой матери, и дверь он закроет сваркой. Что было делать? На автовокзал на лавочку не потащишь: светло еще. Некоторые предлагали похоронить его тут на территории, но хозяин узнает. А тут как раз порожняк с базы увозили, вот мы Дениса и положили в вагон. Едет теперь.
• Да что ж вы, гады? У него ведь мать, наверное, где–то есть, родня? Почему им не сообщили? – возмутился Дима.
• Подожди, не кипятись, молодой, - остановил его Семен. – А документы его где?
• У меня. Паспорт только, - сказал Паша.
• Дай сюда. Денису уже все равно, а нам он пригодится.  Вот тут прописка есть. Дуй завтра по этому адресу и сочини байку, что ехал мол, с больным Денисом в одном грузовом вагоне. Пусть его в железнодорожной транспортной милиции ищут, кому надо. – Распорядился Семен. – А сейчас давайте помянем парня по традиции. Давай, давай Дима, так положено.

Разъедающая глотку жидкость покатилась в желудок, а запахи напомнили Диме занятия по химии в школе- интернате. И даже закуска, извлекаемая из  рюкзака,  не могла перебить   вкуса этой отравы. «Я мог, я обязан был спасти этого парня. Кто кроме меня? На моей совести эта смерть». Но каждая порция зеленого пойла  притупляла чувства, расслабляла, и становилось все равно: был Денис или не был. А под разговор Семена о  будущей разгрузке вагонов верилось, что придет этот груз  и все изменится. Начнется другая жизнь. Хозяин когда-нибудь возьмет их в основную бригаду, и Дима будет прилично заколачивать, снимет где-нибудь комнату, женится, может даже ни Иринке, отыщется его мать, и он не будет на ее обижаться, потому что у его детей должна быть бабушка. И разрастется генеалогическое дерево Воробьевых, будет кудрявым от множества веток.

•  Слушай, медбрат, мы возьмем твои шприцы?
•  Берите, мне они больше не нужны

    Теперь Дима стал напарником Семена. На промысел, как правило, отправлялись двойками: так удобней отбиваться от конкурентов, и при случае одному стоять на стреме, пока второй проворачивает какое-нибудь сомнительное дело. Одна двойка, как понял Дима, паслась на автовокзале, собирая тару и разводя при случае деревенских лохов. Другая  уезжала с этого вокзала по садоводческим массивам, собирая на полузаброшенных участках мак и коноплю, посеянные ею весной. И хозяин огорода не мог им помешать: ведь он и, правда, не садил этого, да и потом эти мужики так вежливо просили не шуметь, а в будни на участках соседей не видать, а эти два амбала – вот они, рядом, пырнут ножом – и весь сказ.

    В этом босяцком доме, то бишь подвале, питались они тоже семьями по двое, и лишь иногда, в  горе или радости застолье было общим. Если кто-то уличался в крысятничестве – били  жестоко, смертным боем и полуживого выкидывали на улицу: в этом мире выживания в человеке пробуждались звериные инстинкты в борьбе за каждый кусок хлеба, сигарету, глоток зелья.

    Объединяла их общая мечта: вот придут вагоны, и они снова будут при бабках, и устроят праздник, и накупят всего настоящего, и приведут привокзальных подружек, а, может, даже отважатся показаться у родных и близких, у кого они есть, отнесут им часть денег или подарки. Однако, глядя на их посиневшие лица и трясущиеся руки, Дима сомневался, что они справятся с тяжелыми мешками. Вся надежда была на его самого да Семена. Он, как бугор, часто ходил в контору базы, но возвращался ни с чем.

Диму в бомжатнике стали уважать за то, что он был вторым номером у Семена, за то, что почти не пил, за то, что в прошлой жизни был медбратом. Теперь все лекарства, обнаруженные на помойках, приносили ему, в надежде, что вдруг от них можно поймать кайф. Дима сортировал их, зная, что срок годности, написанный на упаковке, ничего значит: главное цвет, структура, но пить таблетки при необходимости выдавал сам, иначе мужики начнут  глотать все подряд.

Интересная картина получалась с этими лекарствами. Возле онкологического диспансера околачиваются наркоманы и покупают у раковых обезболивающие таблетки, а сами больные глушат недуг спиртным. Занедужившим новым русским их личные врачи, подчеркивая тяжесть заболевания, назначают самые дорогие препараты и часто меняют их, чтоб продлить прибыльное лечение, а больной отмененные таблетки выбрасывает. Попадаются   объемные  пакеты: кто–то делал ревизию своих запасов, а иногда такие редкие экземпляры, которые выдают в аптеках, тщательно рассматривая несколько печатей на рецепте и даже созваниваясь с больницей, выдавшей документ. Такие сильнодействующие лекарства Дима хранил отдельно, за стенкой, в железном ящике, недоступном крысам.

В октябре нагрянули заморозки, и потертая  спецуха уже не грела. Диме пришлось обратиться в  бесплатный «sekoknd hend». На ограждениях мусорных площадок люди вывешивали ненужную им одежду, что бомжам было очень кстати. Озираясь, словно он собрался делать что-то постыдное, Дима приступил к просмотру шмоток. Больше всего его смущало то, что это могут быть вещи умерших. Будучи на практике в морге, он видел, как брезгливо обращались с ними родственники, чаще всего, отказываясь от них, и санитары выбрасывали последнее одеяние, что согревало живых, в помойку. Откуда у него, у медика были такие брезгливые чувства?

Семен уже закончил обработку этих контейнеров, перешел к следующей площадке, а Дима все стоял в размышлении. Это был еще один этап в его  жизни – одевание униформы бомжа.

• Слушай, сынок,   подожди меня, - обратилась к нему женщина с авоськой в руках.  «Может ей шифоньер передвинуть, или суповой набор порубить, чтобы кости в кастрюлю влезали?», - подумал Дима, но чужое для него и забытое слово сынок всколыхнуло в нем чувство ожидания чего-то другого, доброго. А женщина уже спешила к нему от ближайшего подъезда. В руках она несла добротную кожаную куртку.
• Тебя как звать? Дима? –  глаза женщины расширились от удивления. – Вот как. И моего сына тоже звали Дима. В Чечне погиб он. Пять лет уж прошло. А я с горя заболела, и сейчас на группе. Я вижу, как ты каждый день бываешь у нас во дворе. Раньше я плакала над этой курткой, а сейчас слезы кончились. Ты не пропивай ее, пожалуйста. А я буду смотреть на тебя, и вспоминать сына.
• Вы что? Я не пьяница!  Спасибо, мать. – И слово мать, такое же забытое он с трудом вытащил из своей памяти. Семен уже кричал его, и Дима даже не успел запомнить лица женщины, только седые волосы.
• Что, родственница, что ли в наших дворах? Клевую  куртель она тебе подарила.
• Родня.

Вскоре они понесли новую потерю. Не вернулось звено, промышлявшее на садоогородах. Семен предполагал, что они могли влипнуть на даче какого- нибудь  нового русского, и тогда на них навешают всех собак: «уговорят» в ментовке взять на себя все дачные кражи в округе и дадут срок, сразу улучшив свои показатели по раскрываемости. Как противоположный по последствиям вариант рассматривался переход на зимние квартиры: когда бомжи поселяются на садовых участках, топят печки, пьют найденные наливки и настойки, закусывают  солениями и варениями. А если сторожа по дымам из труб вычисляют подпольщиков и вызывают милицию, та в отсутствии заявлений потерпевших и невозможности посчитать количество съеденных продуктов, считает ущерб мизерным, не тянущим на уголовщину, а административными наказаниями что с бомжа возьмешь? В итоге сельская милиция отвозит нарушителей в город и выпинывает на чужую территорию. Бомжи, затарившись хлебом и если есть башли спиртным, отправляются пешечком в протопленные домики. И так до весны, пока не оживляются дачные и огородные поселки. Однако это были лишь предположения: отчитываться за своё отсутствие в этой среде не принято – каждый гуляет сам по себе.

Через пару недель Павел вернулся с промысла один. Его напарник встретил старого кореша, и они сговорились пойти жить в камеру теплотрассы, в которой они раньше уже зимовали. О чем они толковали между собой, Павел не слышал, только сказали, что квартал остается за ними и ему сюда больше ходить нельзя.

• Это мы еще посмотрим! Оборзели, падлы! –  вскинулся  было Семен, но быстро поотстыл. Было ясно другое, что бригады больше нет: втроем им даже один вагон не осилить. Да и не нужны они теперь: к зиме возвращаются в город калымщики с пригородных коттеджей и дач, и дармовой  босяцкой силы становится еще больше. – Ладно, будешь с нами третьим.

В тот вечер они напились, а когда утром плелись к жилым дворам, еще издали услышали, как гремели пустые контейнеры, сбрасываемые мусоровозом. Они проспали, и их заработок уехал на свалку, туда, где этим делом занимаются другие, живя в самодельных картонных хибарах прямо на рабочем месте.

Втроем было несподручно,  и Дима часто оказывался не у дел. Вечерами он больше не пил зеленой отравы, а все больше лежал, глядя на выщербленные стены подвала. Иногда он говорил Семену, что ему нужно  по своим делам в город, и, действительно, планировал сходить насчет жилья в исполком, или  на рынок  повидаться со всеми. Особенно ему хотелось сходить в детский дом, узнать, жива ли та женщина, что нашла его, как это произошло, и не видела ли она кого-нибудь  рядом со свертком.  Но каждый раз, одевшись и осмотрев  в мутном зеркале свой  прикид, обросшую щетиной физиономию, Дима вначале начинал искать бритву, потом перебирать ставшее общим шмотьё,   потом, бросив все, укладывался на лежанку  и оставался неподвижным до такой степени, что осмелевшие крысы начинали бегать под столом, ища пропитания.

Выбравшись однажды на улицу, он обнаружил, что все кругом заметено снегом, и следы Семена и Павла с трудом угадывались под сугробами. Вброд он добрался до забора. На вокзале играла музыка и стояла украшенная бумажными гирляндами ёлка.  «Новый год, а потом Рождество. Новая жизнь» - подумал Дима. Он взял из камеры хранения свою сумку, посчитал оставшиеся деньги. Купил буханку хлеба, бутылку водки и батон колбасы. Затем зашел в почтовое отделение и оставшиеся деньги послал  переводом в городской детский дом. Музыка еще была слышна, когда он открывал дверь в подвал.

Дима выбрал из железной коробки то, что ему  было нужно.  Налил в стакан водки, выпил и закусил. Горсть таблеток он проглотил одним махом.

Вначале видения были приятные. Вот он закончил строить свой дом, хороший, каменный и сейчас должен посадить дерево. Генеалогическое? А потом, как в притче, появится его сын, которого надо воспитать. Но дерево не хочет расти. Взбешенный вторжением непомерной дозы  сильнейшего лекарства, воспаленный от страшной боли, мозг рассылает ее от себя хаотичными сигналами по всему телу. И корни дерева вгрызаются в него, растут в нем и разрывают человеческую плоть на части. Боль становится запредельной. Так жить невозможно.