ПРИГОВОР

Егор Кузьмич был осторожен. Годы жизни научили уму-разуму. Он знал, что на резвую лошадь больше грузят, поэтому вперед не рвался, на трибунах не выступал, но в пределах тех рамок, что позволял трест, хозяйствовал умело, и всегда управление оказывалось среди стабильных. Сам ежедневно объезжал объекты, знал досконально положение дел на каждом участке.  А главное, имел подход к людям,  невероятно, но помнил по имени каждого из нескольких сот рабочих.

О прорабах, инженерах и говорить нечего: многие безусыми парнишками, девчонками со студенческой скамьи пришли к нему. А теперь и у них дети взрослые, кое-кто в дедушки-бабушки записался.

Но сейчас Егор Кузьмич понял, что осторожничать нельзя, надо быть первому, потому что отступления не будет. Сокращение, или, как его для мягкости назвали, высвобождение, будет капитальное.

Раньше как было: придет разнарядка сократить двух человек, а на предприятии уже одна ставка в «заначке» имеется. Второго кадра временно приказом в транспортные рабочие переводят, хотя он как  сидел в своем кресле, так и продолжает сидеть  – из треста нового штатного расписания дожидаться.

Бывало еще так: приходит после звонка сверху кадр и ставка с ним персональная, которая для живого дела-то и не нужна. Сел и через неделю уже бумагами оброс: приказ из треста, письмо из главка, инструкция из министерства. На все дай ответ: что сделал, как планируешь выполнять указания.

Постепенно все свыкались, становились членами коллектива, живого организма, который работал и отдыхал по своим законам и традициям.

По живому больно резать. Вот почему которую ночь не спал Егор Кузьмич, ворочался в постели, выбирая позу, чтоб сердце жгло не так нестерпимо. Рядом притворялась, что спит, его обеспокоенная жена.

Поначалу было все как положено. Собрали комиссию: руководство управления, начальники отделов и участков. Прикинули по деньгам …и ахнули! Получилось, что лишний почти каждый третий. Екнуло сердце кой у кого и из собравшихся.

Потом перешли персонально. Сначала пошерстили сторожей, техничек, диспетчеров, но от их мизерных окладов навару было мало. Затем приступили к конторе. Каждый начальник отдела бился за своих подчиненных, уверяя, что без любого из них  дело встанет. С участками поступили проще: обложили каждый оброком по сокращенцам.

После многочасовых споров черный список определился. В нем действительно были не лучшие: кто перелетный, а кто волынщик. Но вот встала забытый всеми профсоюзный лидер и спросила со слезой в голосе:

- Мы там записали Новикова, а он у нас был первым в очереди на квартиру, да где они сейчас бесплатные-то? Десять лет у нас работает, и все по частным углам с семьей мотается. А Ольга Байкова месяцами своих ребятишек не видит, у бабушки в деревне растут – путевки в комбинат выделить им вот-вот должны. Или взять Киселева: хоть и приносит он нам заболеваемость, но ведь хроник, путевки ему раньше ежегодно в санаторий выделяли. И как он там, на новом месте, со своими болячками, такой неприспособленный? Где наше милосердие?

И все перевернулось! Из-за позднего времени разговор перенесли на завтра.

На другой день все ожидали, что скажет Егор Кузьмич. Ему отвечать за все, с него спрос и сверху, и снизу. Как говорится, выигрывает команда, а проигрывает тренер. Если уйдут те, кто посильнее, значит, за оставшихся слабаков надо больше пахать остальным. А он очень сложный, этот механизм предприятия, и слабое звено может разрушить всю цепь.

« Милосердие. Слово- то  какое вспомнили», - подумал Егор Кузьмич и сказал следующее:

    - Я предлагаю высвободить всех блатников. Вы многих не знаете: через меня шли звонки и просьбы. Вот их список. Конечно, есть тут работники хорошие, но, я думаю, им пережить это будет легче – те, кто помогал им, протолкнут их еще раз.

Знал Егор Кузьмич, что большие неприятности наживал для себя. Опять будут звонки. И даже на деле отразится: кое-где нужный акт не сразу подпишут или с финансами прижмут, словом, крови попортят. Но до пенсии он дотянет, немного осталось.

Так и порешили на комиссии. Обязали также  кадровиков  помочь каждому из списка с трудоустройством.

…И вот назавтра общее собрание. Потому и не спится Егору Кузьмичу. Вздыхает он потихонечку, боясь разбудить жену.

Перебирает в памяти каждого. Некоторых забирают «наверх». Интересно, там не думают что ли  сокращаться? За этих он спокоен, их не обидят. А с остальными пришлось поволноваться. Которые в годах и льготный стаж выработали, тем поспокойнее места нашли: кому в контролеры, кому в охрану. Некоторых сам рекомендовал в другие управления. Там брали, знали: Егор Кузьмич всех работать научил. И тут еще раз он удовлетворенно понимал, что начал вовремя. Не все еще хватились, что пришло время решать эту задачу и им.

Почти все складывается: Новиков остается и Байкова. Вот только с Киселевым ничего не получается. Новости такого рода распространяются моментально. Не успела комиссия из кабинета выйти, а уже вся контора знает: кого и почему. Как узнал Киселев о своей судьбе, так сразу и на больничном оказался. Вот жизнь – все двадцать лет со сметами, цифрами, и кроме бумаг да коллег по кабинету никого не видел. Как специалист - неплохой, и честнейший человек, но пристроить никуда не удалось. Не берут теперь таких  вареных – шустрых подавай.

- Не позорься ты с ним, не теряй времени. Пусть торгует  где-нибудь на рынке, челночит, - сказал Егору Кузьмичу его друг, начальник управления механизации, когда он приехал к нему с Киселевым.

  Теперь Киселев совсем не выходил из своего кабинета. Уже давно опустеет вечером контора, один сторож читает книжки у телефона, а Киселев все сидит перед бумагами. То ли преданность делу показывает, большую загруженность, то ли за место боится: куда он после двадцати лет сидения здесь? Тут прошла его молодость, лучшие годы. Здоровым был, кудрявым, краснел, когда молодые девчонки на субботниках подшучивали. А теперь?…Таблетки в бумажнике…

Ворочается с боку на бок Егор Кузьмич, а воспоминания тянутся кинолентой, рождают одну картину за другой. Годы, годы!  Кажется, давно ли сам начинал десятником после техникума. Сколько их было потом этих строек: жилых домов и школ, магазинов и детских садов, новых микрорайонов на пустырях и среди сносимых деревяшек.

И все с этим коллективом, который сам создавал. Сколько настоящих специалистов выросло! Многие монтажники чертежи лучше иного мастера читают. Да и линейщики деловые подобрались, осилят любой объект.

Вот уж и до пенсии считанные месяцы. Уходить придется. Тем более после недавних звонков по блатникам не оставят - проводят с почетом. Хоть и остался бы на год-другой. Уж очень серьезные перемены идут. Как бы не распалось все созданное тяжким трудом.

Конечно, назначат нового руководителя, но если бы спросили его мнение, он бы рекомендовал Сафонова. Толковый парень, прирожденный строитель. Сейчас на объектах столько землеройной техники, кранов, автомашин и прочих механизмов с людьми задействовано, что главное - не растеряться, видеть первоочередное, неотложное и одновременно не забывать перспективу, иметь задел на будущее. Да и о многочисленных субподрядчиках тоже помнить, чтобы и у них для  людей и механизмов фронт работ был.

Все это Сафонов умело раскручивал на стройплощадках, будучи мастером, потом прорабом и начальником участка. Легкий на ногу, хваткий на дело, напоминал он чем-то Егору Кузьмичу самого себя в молодости.

Были, правда, у Сафонова черточки, которые Егор Кузьмич не одобрял. Любил Сафонов обустраивать временный кочевой быт строителей. Вагончики группировал в городки, огораживал красивым забором. Делал отдельные сушилки для спецодежды, красные уголки для отдыха, а под занавес устроил на своем участке сауну на колесах.

- Загляденье, как сделана. Попариться можно и чайку попить, -  восхищались те, кто побывал в ней.

- Баловство это. Заигрывает с рабочим классом, - говорил на этот счет Егор Кузьмич. – Если дать человеку больше заработать, то он и без сауны домой довольный пойдет.

Недавно Сафонов стал заместителем главного инженера. И опять быстро вошел в работу: растормошил отстающих субподрядчиков, занялся инженерной подготовкой производства, комплектацией объектов оборудованием, начал то, до чего у его предшественника не доходили руки.

Правда, и тут, по мнению Егора Кузьмича, перегибал: чрезмерно увлекся компьютером, составлением различных  графиков движения бригад и потоков, научной организацией труда. Словно речь шла не о десятках различных стройплощадок в нескольких городах, а о заводе под крышей, где все можно предусмотреть. Но эта шелуха, считал Егор Кузьмич, облетит, ободранная шереховатостями живой стройки.

Его вот, Сафонова, и хотел бы видеть Егор Кузьмич своим преемником во главе стройуправления. Конечно, не сразу, а через пару лет. Даже сам бы погодил с пенсией ради этого.

Тянется лента воспоминаний. Киселев…Сафонов…

Вот ведь как получается – совершенные антиподы. Одного время приучило ежедневно в срок приходить на работу, механически делать ее восемь часов с перерывом на обед, единогласно голосовать на собрании, если нужно. Другой своей активностью, поиском все время тормошил сложившиеся порядки. В последнее время вообще попал в струю.  А, может быть, такие как он и создавали эту, вначале незаметную новую жизнь, все перевернувшую и отменившую старые законы и порядки существования.

Кто виноват в таком раскладе? Почему сейчас заговорили о милосердии? Неужели рынок сильнее человеческой морали?…

Актовый зал был переполнен, сидели на стульях, поставленных в проходах,  стояли в дверях. Но в воздухе висела непривычная для большого собрания тишина: решались судьбы людей.

Последнее слово было за Егором Кузьмичом.

- Я не спал эти ночи, - сознался он глухо, и все вдруг заметили мешки у него под глазами, непривычно сутулую старческую спину.

А когда он перечислял фамилии сокращаемых, то последним, вместо Киселева, назвал Сафонова. И собрание утвердило приговор. Оно  верило в мудрость своего руководителя.