СЕННАЯ ПЛОЩАДЬ

Если в старом центре Ижевска выбрать людской ручеек, который все ширится, становится полнолюдней и, наконец, превращается в человеческий поток – значит, он ведет на Сенную площадь. Как говорится, все дороги ведут в Рим.
Чем определялась солидность города или села на Руси? А тем: есть ли там базары, какие они, устраиваются ли ярмарки. В начале нашего века только в России было свыше восемнадцати тысяч ярмарок, считая с крупнейших Нижегородской, Ирбитской и до местных, сельских. И поныне: если районный центр – базар обязателен, если город средней руки – рынок для него центр жизни. А в больших областных столицах рынков десятки.
Да и у нас сейчас в Ижевске четыре крупных базара, а торговых зон не перечесть. То же и в районах. Приятно побывать в торговых местах бывшего купеческого города Сарапула, или на уютном базаре села Ува.
Так вот о Сенной. Ей уже более ста лет.
С Ижевском ведь как? Официально до 1918 года считали его поселком при заводе. Одним словом – большой деревней. И так оно в принципе и было. Натуральное хозяйство выручало заводчан. Да и сами они, бывшие деревенские мужики и бабы, не отвыкли еще от скотины. Во многих дворах деревянных изб похрюкивали поросята, а к вечеру мычали коровы.
Мы тоже держали буренку. Наше стадо формировалось на горе, близ строящегося Тульского (Механического) завода, а пасли его на пойменных лугах Позими. Свои стада были в Зареке, в районе Татарбазара, в Колтоме, на Восточном поселке.
А раз коровы - так и нужда в сене. Покосы нам выделяли в районе Позими по полгектара на животину. Размечали участки, кидали жребий: кому какая трава достанется. Отбивали отец с матерью литовки на рельсах Воткинской линии и за пару недель ставили стожок. Но на зиму этого не хватало, приходилось прикупать.
Площадь под Сенную выбрали удачно. Место ровное, просторное. Недаром заводская молодежь в будни играла там в футбол и устраивала спортивные состязания с бегом и прыжками. А главное – сюда сходились дороги от тогдашних Воткинского и Гольянского трактов, да и от Зареки и Колтомы было близко. Базарными дни считались в выходные да в праздники, когда люд свободен. Торговали и в будни, но всякий продающий знал, что прогадывает. Не зря родилась пословица: цена – грош в базарный день. В выходные дни торговать прибыльнее: покупателя больше, да и посолиднее он, подобрее в праздник-то, настроен на покупку.
И вот в солнечное морозное утро стекались на Сенную улицу с разных сторон по скрипучему снегу нарядные сани с аккуратно уложенным сеном. А чтоб так уложить его, подать товар лицом тоже талант нужен.
Отец мой, родом из Хорохор, слыл в этом деле большим мастаком. Наша семья, перебравшаяся в Ижевск одной из первых, имела неисчислимую родню во всех деревнях Воткинского и Завьяловского районов, и наш дом можно было смело считать постоялым двором для всех родственников и знакомых, оказавшихся в городе.
Особенно это было заметно в базарные дни. Еще накануне двор заполнялся санями с сеном, а стайка – лошадьми. Опоздавшие парковали возы за воротами с переживаниями, что их могут украсть. Тогда привязывали около саней собаку.
И вот тут наступал звездный час моего отца. Его просили подсобить, не по годам уважительно называли Иванычем, приготавливали угощение: самогон, сельскую снедь. Но он, надевая валенки, треух и телогрейку, говорил: «Прежде дело!», и из подручного сталевара превращался в крестьянина.
Что представлял собой воз сена, проехавший тридцать верст по колдобинам? Конечно, размазанную по саням развалюху. Где тут сено – то? За что платить? Начинали с нуля. Все сгружали и клали вновь. Расширяли низ воза на подложенных жердочках. Каждый навильник слежавшегося сена растрясали, делали объемным, а потом ловко загибали по краям воза. Клевер или листвянник клали на видное место, и воз рос, увеличивался на глазах, становился аккуратным, угловатым, вдвое больше прежнего. А когда его, причесав и перетянув бастрыком, специальной жердью, заканчивали править, от первоначального вида не оставалось и следа. Сунешь руку в воз – туго идет, плотно наложено, потянешь за бастрык вниз – не поддается, много сена под ним.
Любовались мужики такой работой. Товар получался отменный. Хоть таким образом ободранная как липка деревня пыталась взять реванш у города. Под самогоночку и сало хвалили отца. Он и сам, если позволяло время, любил ходить утром с мужиками на базар. Видел, как выгодно выделялись его возы среди других, помогал рядиться, и всегда у них получалось быстро и удачно: мужики успевали отторговаться, накупить городских товаров и гостинцев и засветло, чтоб не отобрали в дороге выручку, смотаться в свои деревенские края.
Я не случайно называю Сенную – площадью. Поначалу она была просто улицей Сенной, но фактически занимала все пространство между улицами Госпитальной и Восьмой, переулками Пуренговым и Моклецовским. Потому что в базарные дни и на этой площади было тесно. Весь праздный люд Ижевска устремлялся сюда. Купить, продать, а по большей части – поразвлечься. Одним словом – ярмарка. Для нас, тогдашних пацанов, посещение Сенной всегда было событием.
Внизу, ближе к дороге, стояли возы с сеном, те, что не успели перехватить покупатели по дороге. Возле них местные умельцы предлагали встречный, нужный для деревни товар: телеги или сани в зависимости от сезона, дуги, хомуты и прочее.
Тут же был скотный ряд. Привязанные к забору или деревьям, тоскливо ждали новых хозяев дойные коровы, а также не знающие своей дальнейшей судьбы телки и бычки, козы и овцы. Татары собирались около лошадей: осматривали, ощупывали – на работу сгодится или сразу на «махан». Живность поменьше располагалась прямо в розвальнях, в ящиках. Жались друг к другу розовые поросята, пушистые молчаливые кролики, степенно вытягивали шеи гуси, копошились утки и куры.
Когда в 1955 году Удмуртпотребсоюз решил построить на этом месте небольшое овощехранилище, то я, как десятник, вынужден был каждое утро ставить рабочих очищать котлован от соломы и восстанавливать дощатое ограждение, растащенное по деревням, чтобы никто не свалился вниз.
Чуть повыше от соломы и запахов навоза располагалась «барахолка». Тогда еще не было нынешней открытости границ и засилия импортного ширпотреба. Подобная перепродажа называлась спекуляцией и каралась тюрьмой. Торговали больше частники, которые шили сами. Очень много продавалось подержанного, так как на новое у людей не хватало денег. Часто менялись «баш на баш». Я видел, как городской прохвост уговорил деревенского парня и выменял у него новенький овчиный полушубок за ватник с блестящими пуговицами и какими-то прибамбасами в виде погон и нашивок.
Купить можно было все: от лифчика до мутоновой шубы, от губной помады до хромовых сапог. Недаром говорили: «После получки пойду на толкучку, надо немного прибарахлиться».
Продавцы стояли шеренгами как манекены, обвешанные товаром, а покупатели, попав в этот поток, шли, крутя головой направо и налево. А если начиналась примерка, то сутолока была неимоверная. Отсюда и второе название базара – толкучка.


Выше «барахолки» начинались прилавки для колхозников. Там выкладывалось все, чем богата удмуртская деревня: молоко, мед, грибы, рыба, тушки птицы и кроликов, всевозможные соления и варения. Нарасхват шла вкусная воткинская капуста, которую местные «чебаки» солили по секретным рецептам, зимой хранили бочками в городском пруду, а весной доставали и везли в Ижевск. Украшали прилавки горы привозных фруктов, на земле навалом лежали арбузы и дыни. Молодые чумазые хохлушки торговали семечками стаканами из мешков.
Про мясной ряд рассказ отдельный. В восточной части Сенной был павильон, где для каждого продавца был отдельный бокс. Своя дверь со щеколдой, свой прилавок с амбразурой и даже толстый чурбан для рубки мяса. Все эти удобства диктовались предосторожностью, потому что деньги тут скапливались немалые.
Когда в самый разгар войны мы вынуждены были зарезать свою кормилицу – корову, то после беготни за справками и клеймением нам выделили такую комнатушку для торговли, дали весы и гири. Пока мы с матерью караулили тушу, отец сбегал и привел мясника. Тот, похрустывая окровавленным фартуком и размахивая огромным топором, для начала отрубил от нашей буренки и бросил себе в сумку солидный кусок самой мякоти. Мать только ахнула, но отец смолчал: он знал, что иначе рубщик так испортит товар, что его продашь за бесценок. После чего мясник, быстро и профессионально поворачивая тушу, разделал ее на аккуратные кусочки и ушел.
А у нас началась опасная и хлопотная работа. Обязанности распределились так: отец нахваливал мясо, вертя куски так и этак, сыпал прибаутки, спорил, убеждал и, наконец, взвешивал; мать получала деньги, давала сдачу и прятала выручку в мешочек; а я сидел у двери и держал щеколду, чтобы она не открылась, потому что кто-то часто дергал дверь снаружи. Когда пару раз, чтобы успокоить «мандраж», отец убегал в рюмочную, торговала мать, а я усиливал бдительность у двери.
К счастью, все кончилось в тот день хорошо: управились мы вовремя, потому что не скупились, отец не перепил, мать по своим женским секретам деньги спрятала надежно, да и жили мы недалеко от Сенной.
Вечером, убрав все с большого стола, мы всей семьей, с привлечением еще двух моих сестренок, раскладывали на нем деньги, сортируя по купюрам, уплотняя разноцветные стопочки. Это было море денег, никогда не виданный раньше мною капитал. Но мать, перевязывая пачки резинками, все вздыхала.
Ночью мать с отцом о чем-то долго спорили шепотом за стенкой. Однако выбора не было. Горящая ижевская сталь оставила на теле отца шрамы и сделала инвалидом. На заводы его больше не брали. Поэтому через три дня у нас во дворе появился мерин «Рыжик». Худущий, со сбитой холкой и протертой от хомута шеей, отбракованный в колхозе и проданный отцу. Небольшой рост, длинные уши делали его похожим на «Конька-горбунка». Но отец, купив сани и телегу, плуги и бороны, причиндалы для сбруи, занялся теперь пахотой огородов и частным извозом.
Часто ездил с городским товаром по деревням: продавал солидол, железо, веревки, гвозди, а привозил взамен муку, зерно, картошку, отруби. Это был, наверное, первый «челнок» задолго до нашего времени. Его доставали налоги, но жить стало чуть полегче, хотя мать все мечтала о корове или телушке.
Сенная – это еще праздник, развлечение, отдых. И гуляющих, просто зевак было на ней всегда полно. Особенно привлекал музыкальный ряд. Неброские, но голосистые «хромки», солидные тульские баяны, сверкающие перламутром импортные аккордеоны. И все играло, пело, переливалось на десятки голосов. Мелодии лились то грустные, военной поры, то бесшабашные с матом и прибаутками. Продавцы старались вовсю, а когда появлялся заинтересованный покупатель, шел уже профессиональный разговор: открывали крышки инструментов, смотрели из какого металла планки, как склеены меха. Покупали охотно: до эпохи кассетных магнитофонов было еще далеко, а гармонь, особенно в деревне, - необходимый инструмент для любого праздника, свадьбы или посиделок.
Мой отец, желая, чтоб и я был «первым парнем на деревне», решил купить мне инструмент. Не мелочась, выбрали полубаян. На гармошках я еще худо- бедно наяривал, но этот чемодан самостоятельно освоить так и не смог. Хоть и планки у него были голосистые, медные, но кроме частушек-подергушек, под которые плясали поддатые бабы и мужики, у меня ничего не получалось. Видно, медведь все–таки наступил на ухо, а, может, победил футбол.
Помню, много было на Сенной и всяких шарлатанов. Большой популярностью у толпы пользовался один народный целитель с техническим уклоном. Он устанавливал напольные весы с какими-то катушками и проводами и рекламировал избавление от всех недугов электричеством. Желающий исцелиться разувался, становился босыми ногами на металлическую площадку весов, а руками брался за две металлические ручки. После этого эскулап начинал крутить свое динамо, вырабатывая ток. Все быстрее и быстрее, пока испытуемый не орал, чтобы остановили, или не спрыгивал на землю. Некоторые, пронзаемые током, к удивлению зевак, выдерживали очень долго. Говорили, что это помогает, особенно от прострелов в пояснице.
Для жаждущих узнать свою или чужую судьбу был большой выбор. Предсказателями выступали морские свинки, белые мыши, попугаи или просто щеглы. Получив денежку, хозяин выпускал их из клетки на ящичек, где лежали плотно свернутые записки. Пошастав по ящичку туда-сюда, морская свинка или попугай вытаскивали одну из них. И вот человек уже читает развернутую бумажку, с написанными от руки или отпечатанными общими туманными фразами, наполняет их примерами из своей жизни, удивляется, как все совпадает, и успокаивается, веря в благополучный исход.
По части гаданий вне конкуренции были, конечно, цыгане. Это неотъемлемая и самая яркая публика на Сенной. Десанты цыган всегда неожиданно высаживались в Ижевске и становились табором возле станции «Позимь» или Казанского вокзала. Зарабатывать на рынок выходили только женщины и дети. Они охотились стайками в людском потоке. Наметанным глазом сразу определяли тех, кто не в себе, у кого душевные проблемы. «Хочешь, красавица, отведу твою беду, всю правду расскажу» - эта фраза становилась ключиком к заблудшей душе. И вот уже длинные юбки и цветные блузки оттесняют ее куда-нибудь в уголок, за ларьки, и начинается охмуреж. Горя в народе было много, особенно во время и после войны, поэтому хотелось услышать слова надежды, облегчить душу. Но после встречи с цыганками легче не становилось, легче становился только кошелек, или недоставало ценных вещей, которые заговоренный человек отдавал сам.
Позднее, став взрослым, я сам напросился, чтобы мне погадала цыганка. Мне было интересно: как она сможет обмануть меня, нормального образованного мужика, не верящего во всякие предрассудки. Но я недооценил многовекового опыта цыганского народа, его знаний, как у Остапа Бендера, тысячи способов изъятия денег. Так вот, цыганка, мельком взглянув на меня, сказала, что дела мои идут хорошо, но неплохо бы снять последнюю маленькую проблему. Она попросила дать ей на минутку мою самую крупную «бумажную деньгу». Минутка ничего не решала, и я дал, глядя во все глаза, куда и как она будет прятать ее.
« - Ты слишком любишь деньги, это мешает тебе. Я помогу, сделаю тебе сейчас талисман, носи его с собой», - сказала цыганка, потом смачно плюнула на эту купюру и протянула ее мне. От врожденной брезгливости меня стошнило, и я бросился прочь. Вот так стригут баранов: за хвост и палкой, так я попал в лохи.
Иногда проверить свое хозяйство приезжал на Сенную в окружении черноглазых соплеменников сам цыганский барон. Толстый, важный он был для всех цыган непререкаемым авторитетом.
Ижевские власти, в ответ на жалобы горожан, пытались привести цыган к порядку, даже сделать оседлыми. Выделили им для жилья барак в Зареке. Но когда наведались туда через пару недель, то ахнули: все перегородки в бараке были разобраны на дрова, а табор спал на полу общим «гамузом». Когда цыганский барон умер, цыгане не поскупились и, раздобыв на стройке железобетонных конструкций, соорудили ему большой памятник.
Конечно, большой базар не обходился без воров и жуликов. Иногда слышно было, как где-то завизжат женщины, кто-то побежит между прилавков, кого-то поймают, побьют, а потом отведут в милицию, которая находилась неподалеку. Когда к нам в гости приехала с Севера сестра с семьей, мы всей гурьбой пошли на Сенную купить северянам обновки. Но радость не состоялась: в окружении массы родственников карманник вытащил у сестры кошелек.
Карточных и прочих шулеров, типа нынешних наперсточников, было полно и тогда, но нас, мелюзгу, отгоняли от кучек играющих. Хотя трагедий наблюдали немало, когда торговавшему деревенскому мужику было не с чем возвращаться домой: все кровные просадил жуликам. Да не отберешь, сам дурак.
Не знаю, был ли рэкет в те времена? Не думаю. Директором Сенной был дед моего друга Глухова. Он жил в своем деревянном доме на девятой улице и с работы возвращался пешком поздно вечером, грузный и уставший, а утром чуть свет отправлялся на свой рынок опять. Это сейчас пропадают бесследно директора рынков и гуляют на них большие криминальные деньги.
И уж конечно на Сенной не обходилось без угощения. «Шайбы», как называли в народе эти круглые по форме сборные «забегаловки», оцепляли базар со всех сторон. В них можно было взять « сто грамм с прицепом» (водки с кружкой пива) или употреблять до бесконечности стаканами красное вино неизвестного происхождения, закусывая бутербродами с селедкой или черствыми пирожками. «Шайбы» были всегда полны народу. Вокруг стоячих столиков создавались компании, и для некоторых посещение базара начиналось и заканчивалось здесь, а иногда еще хуже. К вечеру к забегаловкам подъезжали милицейские «воронки», и каждого выползавшего подбирали: план вытрезвителей города за счет Сенной выполнялся постоянно.
На самом базаре разносчики предлагали квас или морс, пирожки и пончики. Мой двоюродный брат и тезка, начавший работать помощником кочегара на паровозе и сам всегда черный как паровоз, с первых получек хвалился, и мы угощались с ним свежими пирожками. Особенно нам нравились с мясом: сочные, мягкие они прямо таяли в голодных ртах. Но кто-то пустил слух, что в пирожке нашли человеческий ноготь, и с тех пор мы перестали там лакомиться.
Рос город, перестраивалась и Сенная. Расширяться ей уже было некуда. С северной стороны ее прижали цирк, автовокзал и столовая, с других сторон – жилые дома. Этапом стало строительство крытого большого павильона. Многометровые железобетонные фермы, стеклоблоки, большое пространство торгового зала, подсобные помещения – сразу запахло цивилизацией, а главное – в павильоне было тепло зимой. Самое удивительное, что его мигом заселили до основания: кооператоры, представители южных национальностей, но хватило места и нашим частникам.
Поблекли на фоне огромного павильона промтоварные, хозяйственные магазинчики, ларьки, лепившиеся по периметру Сенной площади. Потеснился птичий рынок, и продавцы попугаев, котят и огромных догов переехали пониже. Недалеко от них, вдоль забора, раскладывали свой товар прямо на картонках по земле, так называемые, «синяки», прозванные народом за синие лица и трясущиеся с похмелья руки.
Здесь можно было купить не только всякое старье, но и только что выдранный в краске выключатель со стройки, или еще теплую, от станка деталь к мотоциклу.
Как снег на голову, свалилось на нас время перемен. Свободные цены, гиперинфляция, конверсия, многомесячные задержки зарплаты. И десятки тысяч ижевчан, бывших инженеров и рабочих, медиков и учителей переквалифицировались в «челноков». Из Турции, Китая, Польши реки товаров сразу захлестнули Сенную, и она «вышла из берегов», заполняя соседние улицы и переулки. Городская мэрия решила отселить вещевой рынок.
Нашли место в микрорайоне Старого аэропорта. Местные жильцы были недовольны, но пустили дополнительно в этот район автобусы, обустроили несколько гектаров земли прилавками, и Восточный рынок загудел, стал обрастать складами и автостоянками, наполняться «хозяевами» и «реализаторами», обживаться торгашами кавказской, вьетнамской и других национальностей. И течет теперь людской поток по выходным также в Старый аэропорт.
Сенная по-прежнему считается центральным рынком. В восточной ее части воздвигнут корпус из стекла и стали. Так что она растет и развивается вместе с Ижевском.